Битвы на полях истории (история как оружие). Прошлое в настоящем

Фотопроект номера: «Максим Мармур. "Райский сад былых достижений"(ВДНХ)»

Два фланга войны памяти

«Войны памяти», еще недавно остававшиеся важным, но все-таки узкопрофессиональным предметом дискуссий историков, ворвались в большую политику.

Войны памяти направлены в первую очередь против гражданского исторического сознания. Главными сюжетами исторических конфликтов становятся прежде всего Вторая мировая война и эпоха Сталина. В России эти войны особенно заметны, и ведутся они на двух флангах: внутриполитическом, где происходит борьба с «фальсификаторами истории» в самой России, и внешнеполитическом, где «искажение истории» — реальное или воображаемое — квалифицируется как часть гибридной войны Запада против Российской Федерации.

О степени важности исторической политики для государственной власти говорит следующий факт. Когда речь зашла о поправках к Конституции, в рабочей группе по подготовке новых норм возникла идея закрепления в Основном законе борьбы с «фальсификациями истории». Талия Хабриева, одна из разработчиков поправок, директор Института законодательства и сравнительного правоведения, заявила: «Мне кажется, нужно превратить противодействие фальсификации истории, сохранение нашей исторической памяти в конституционную ценность»[1].

В тексте поправок к главе Конституции о федеративном устройстве появилась ст. 67-1, содержащая следующие пункты: «2. Российская Федерация, объединенная тысячелетней историей, сохраняя память предков, передавших нам идеалы и веру в Бога, а также преемственность в развитии Российского государства, признает исторически сложившееся государственное единство. 3. Российская Федерация чтит память защитников Отечества, обеспечивает защиту исторической правды. Умаление значения подвига народа при защите Отечества не допускается»[2].

В последние годы история превратилась в основной инструмент самоидентификации россиян[3]. И хотя частная, в том числе семейная, память приобретает все большее значение, именно государственная политика памяти определяет исторический мейнстрим и массовые представления.

Она поддерживается официальной пропагандой; ритуалами коммеморации (это прежде всего военные парады, масштабные «исторические реконструкции» прежних битв), массовой культурой, например, «патриотическими» и «военно-историческими» фильмами и сериалами, официальными акциями коллективной скорби (22 июня); практикуется и перехват властью низовых инициатив — например, акции «Бессмертный полк».

Для закрепления эмоционального начала в восприятии истории используются символические действия, такие как отмечание крестным ходом 295-летия переноса мощей Александра Невского[4] или строительство в парке «Патриот» храма, ступени которого отлиты из металла трофейного оружия Великой Отечественной войны[5].

Преобладающий дискурс — имперский, милитаристский, охранительный. Пропаганда настаивает при этом на исключительно оборонительном характере военной российской истории.

Антрополог Джеймс Верч отмечает, что «российская национальная память в ряде аспектов формируется <…> под влиянием нарративного шаблона „Изгнание чужеземного врага“». Наличие Другого, захватывающего, атакующего — важный элемент исторической идентификации «от противного». Это обусловлено преемственностью по отношению к оборонно-милитаристскому советскому сознанию, служившему опорной конструкцией советской власти все десятилетия ее существования.

Борьба с «фальсификациями» стала способом конструирования официальной исторической мифологии. Такого рода историческая политика сознательно культивирует гордость за «отбеленные» темные страницы отечественной истории, жесткость и жестокость государственной власти.

В результате иной раз даже частная память подстраивается под заранее заготовленный исторический дискурс. Что, вообще говоря, не является эксклюзивным достижением российской исторической политики: каждое государство выстраивает свои пантеоны героев и жертв, исторические иерархии и «места памяти». Во многих странах, где историческая политика объективно имеет особое политическое значение, делаются попытки заблокировать негативные представления о нации и ее истории. Например, в Польше была введена — а потом отменена — уголовная ответственность за обвинение страны в сотрудничестве с нацистами[6]; в Литве разразился скандал вокруг книги Руты Ванагайте «Свои», где показано более активное, чем молчаливо предполагалось, участие обычных литовцев в Холокосте[7].

«Мы тоже жертвы» — важная часть исторической памяти многих народов с особенно трудной историей (скромный мемориал в баварском Ландсхуте напоминает о том, что 18,7 миллионов немцев были переселены из мест своего проживания между 1944 и 1946 годами[8]).

Коллективная память живет в «социальной рамке» (термин Мориса Хальбвакса)[9], задаваемой государством. Происходят своего рода «оккупация», «захват» государством коллективной памяти, которая и сама подстраивается под государственный нарратив. При всем сходстве с исторической политикой других стран российская политика памяти, во-первых, предполагала отказ от обсуждения так называемых «трудных вопросов истории» и, во-вторых, она год от года становилась все более агрессивной и наступательной. В прагматическом смысле последнее означало курс на политическую мобилизацию граждан.

Основные тезисы, аргументы, дискуссионные точки давно известны, но именно в последние месяцы 2019 года и в начале 2020-го жесткость и откровенность исторического дискурса, прямо «освященного» авторитетами высших государственных чиновников, достигла своего пика.

Поводом для оправдания Сталина и толчком к борьбе с «фальсификаторами» стало 80-летие пакта Молотова — Риббентропа. Еще в 2009 году Владимир Путин написал в статье, опубликованной в польской «Газете Выборчей»: «Без всяких сомнений, можно с полным основанием осудить пакт Молотова — Риббентропа» (к анализу тезисов этой статьи мы еще вернемся в силу ее важности в контексте разговора об эволюции аргументов исторической политики государства)[10]. Но на рубеже 2019-го и 2020 годов массированные политические кампании обозначили существенную перемену в тоне и содержании российской исторической пропаганды. Поворот произошел, когда государство в лице его высших чиновников сформулировало ключевые тезисы, толкующие историю Второй Мировой войны.

22 августа 2019 года в «Российской газете» была опубликована статья Сергея Нарышкина — директора Службы внешней разведки Российской Федерации и руководителя Российского исторического общества .Ключевой тезис статьи под названием «Иного выхода не было» такой: «Дальнейшие события подтвердили, что отказ от предложений Риббентропа мог бы поставить Советский Союз в гораздо худшие военно-политические условия»[11]. Симптоматична эволюция отношения к секретным протоколам пакта Молотова — Риббентропа, отразившая разные периоды исторической политики. В советское время сам факт существования секретных протоколов замалчивался. Даже Михаил Горбачев не сразу признал, что этот исторический скелет лежит в ближайшем шкафу — «закрытом пакете» № 34 VI сектора Общего отдела ЦК КПСС[12]. Это было молчание стыда. Затем начался период открытия правды и отрицательного отношения к пакту и протоколам. В постановлении Съезда народных депутатов СССР от 24 декабря 1989 года говорится, что съезд «признает секретные протоколы юридически несостоятельными и недействительными с момента их подписания»[13]. И вот наступило время, когда знак поменялся на противоположный: пакт и протоколы — это не просто хорошо, это победа дипломатии и лично Сталина. 23 августа был дан второй залп — статья министра культуры Владимира Мединского на сайте государственного агентства РИА «Новости» «Дипломатический триумф СССР». В ней негативная оценка пакта Молотова — Риббентропа Вторым съездом народных депутатов СССР в 1989 году названа «истеричным шельмованием»[14].

Декабрьская историческая революция

В декабре 2019 года война на историческом фронте был развернута на самом высоком уровне.

С 11 по 25 декабря 2019 года президент Владимир Путин на значимых мероприятиях — от ежегодной пресс-конференции до встречи с бизнесменами — шесть раз упомянул в негативном контексте резолюцию Европарламента от 19 сентября 2019 года[15]. В резолюции отмечалась решающая роль пакта Молотова — Риббентропа и секретных протоколов к нему в планах раздела Европы между Гитлером и Сталиным и развязывании двумя диктаторами Второй мировой войны[16]. Резолюция стала вторым (после демонстративного неприглашения российского лидера в Польшу в сентябре 2019 года на мемориальные мероприятия по случаю 80-летия начала Второй мировой войны) триггером для ужесточения исторической политики.

Вполне очевидно, что не только российский политический класс, но и большинство населения России, считающее Великую Отечественную войну главным историческим событием, не готовы соглашаться с тем, что Советский Союз начал Вторую мировую войну. Победа в этой войне лежит в основе российской идентичности[17].

В своих декабрьских выступлениях Путин обозначил свою логику в особо отчетливой форме (хотя главные аргументы, как уже отмечалось, были высказаны им в статье в польской «Газете Выборчей» еще в 2009 году): «Разве границы в Европе не начали рушиться гораздо раньше 1 сентября 1939 года? И не было аншлюса Австрии, не было растерзанной Чехословакии, когда не только Германия, но и Венгрия, и Польша, по сути, приняли участие в территориальном переделе Европы. День в день с заключением мюнхенского сговора Польша направила Чехословакии свой ультиматум и одновременно с немецкими войсками ввела свою армию в Тешинскую и Фриштадскую области <…> Наконец, каким было военно-политическое эхо сговора, произошедшего в Мюнхене 29 сентября 1938 года? Не тогда ли Гитлер уже окончательно решил, что „все дозволено“ <…> Отвергнуть предложение Германии подписать пакт о ненападении — в условиях когда возможные союзники СССР на Западе уже пошли на аналогичные договоренности с немецким рейхом и не хотели сотрудничать с Советским Союзом, в одиночку столкнуться с мощнейшей военной машиной нацизма — советская дипломатия того времени вполне обосновано считала, как минимум, неразумным»[18].

Логика той давней статьи и нынешних оценок Путина различаются тем, что в 2009 году он, тогда еще будучи премьер-министром России, «морально» осуждал пакт, а Польша сочувственно называлась «брошенной без помощи». В той же статье содержалась формула сдержанного отношения к высказыванию взаимных претензий: «…нет и страны, которая не знала бы трагических страниц, крутых переломов, государственных решений, далеких от высоких моральных принципов <…> Однако крайне вредно и безответственно спекулировать на памяти, препарировать историю, искать в ней поводы для взаимных претензий и обид».

Отказ от столь осторожного подхода к толкованию истории, еще допускавшего возможность политического согласия в вопросах исторической памяти (7 апреля 2010 года Путин встал на колени перед памятником убитым в Катыни полякам[19]), спустя десять лет спровоцировал кризис в отношениях с Польшей и ужесточение генеральной линии в исторической политике. Последнее, впрочем, лишь дополнило наметившийся в России в последние годы тренд на ресталинизацию исторического дискурса: оправдание Сталина постепенно стало превращаться в социальную норму[20].

Аргументы и контраргументы

На существенную часть сегодняшних этих аргументов президента России можно найти множество контраргументов.

К примеру — на тезис о том, что многие страны, как и Советский Союз, и гораздо раньше СССР, заключали с нацистской Германией пакты о ненападении.

Эти документы не содержали в себе секретные протоколы о разделе целых государств на зоны влияния. Есть две логики. Одна — логика оттягивания начала войны, выигрыша во времени (это политико-дипломатический смысл пакта), другая — логика раздела территорий (содержание секретных протоколов). Именно поэтому критика пакта Молотова — Риббентропа и его негативная правовая и политическая оценка, данная II cъездом народных депутатов СССР, абсолютно оправданны. В постановлении cъезда было сказано: «…разграничение „сфер интересов“ СССР и Германии и другие действия находились с юридической точки зрения в противоречии с суверенитетом и независимостью ряда третьих стран <…> решение об их подписании было по существу и по форме актом личной власти и никак не отражало волю советского народа, который не несет ответственности за этот сговор»[21].

Вспоминая о поляках, не следовало бы забывать о весьма деликатном контексте раздела страны в 1939–1940 годах: о почти 22 тысячах польских военнослужащих, казненных в 1940 году НКВД. Во взаимных претензиях можно зайти далеко. Вспомнить и о том, например, что советские войска не пришли на помощь Варшавскому восстанию. Или о коммунизации Польши.

Путин утверждает, что СССР «ничего у Польши не отбирал на самом деле», что Брест-Литовск был занят немцами и они просто отдали его Красной армии (к слову, это сопровождалось германо-советским парадом). Но кто же тогда занял другие восточные территории Польши? С кем вступали в боестолкновения польские жандармы в Вильно? Каким образом Красная армия в результате «освободительного похода РККА» заняла территорию в 196 тысяч квадратных километров?

Известный еврейский погром в Едвабне, учиненный поляками — жителями этого населенного пункта, — произошел в июне 1941 года, когда территорию, в сентябре 1939-го вошедшую в СССР, заняли немцы.

Так что километры и километры земель, населенных миллионами людей в «Западной Белоруссии» и «Западной Украине», Советский Союз у Польши отобрал. Само же ускорение «освободительного похода РККА» было обусловлено — и это тоже правда — глубоким и быстрым движением войск вермахта с Запада. Ощущение же справедливости захвата территорий возникало потому, что фактически возвращались границы СССР и Польши по линии Керзона и восстанавливались границы, существовавшие до советско-польской войны 1920 года.

В ноте Молотова польскому послу по поводу вступления Советского Союза в польский поход было сказано: «Советское правительство не может также безразлично относиться к тому, чтобы единокровные украинцы и белорусы, проживающие на территории Польши, брошенные на произвол судьбы, остались беззащитными». Ровно так это и воспринималось теми в СССР, кто был воспитан в строгой коммунистической вере, — как известие «о взятии под защиту своих братьев по классу»[22]. Эта же «оборонительная» логика будет использована в ноябре 1939 года, когда СССР, инсценировавший провокацию со стороны Финляндии, развязал с ней войну. Мотив «не оставить жителей в беде» звучал и тогда, когда Россия присоединяла Крым[23].

Рассуждая о том, что у Сталина не было другого выхода, кроме как заключить договор с Гитлером, хорошо бы вспомнить, что присоединенные согласно пакту страны едва ли могут рассматриваться в качестве буфера между Гитлером и Сталиным. Это были все-таки самостоятельные государства, о чем напомнила Финляндия, которую советский диктатор намеревался превратить в такой же буфер, но столкнулся с жесточайшим военным сопротивлением[24].

Те же рассуждения о вынужденном характере пакта не выдерживают ни моральной критики (стоит вспомнить, как Сталин «подарил» Гитлеру содержавшихся в советских лагерях немецких антифашистов)[25], ни сугубо исторической: раздел Европы не только не способствовал укреплению обороноспособности СССР, но и облегчил задачу продвижения гитлеровцев на Восток в первые недели и месяцы войны[26].

Размышляя о польском антисемитизме как о некоем исключительном феномене (с которым Польша вынуждена всерьез разбираться и сегодня), как-то странно забывать о масштабной сталинской послевоенной антисемитской кампании[27]. Равно как и о том, что в ходе коммунизации послевоенной Польши антисемитизм стал одним из инструментов чисток в коммунистической среде[28].

Сталин сдерживал Гитлера путем весьма тесного партнерства. В результате реализации торгового договора с Германией с декабря 1939-го по конец мая 1941 года гитлеровский режим получил от СССР:

нефтепродуктов — 1 млн тонн, зерна — 1,6 млн тонн, хлопка — 111 тыс. тонн, льна — 10 тыс. тонн, никеля — 1,8 тыс. тонн, марганцевой руды — 185 тыс. тонн, хромовой руды — 23 тыс. тонн, фосфатов — 214 тыс. тонн[29]. 28 сентября 1939 года при заключении Договора о дружбе и границе между СССР и Германией Риббентроп зондировал возможность военной помощи от сталинского режима. На это Сталин, согласно немецкой записи разговора, сказал: «…если, вопреки ожиданиям, Германия попадет в трудное положение, то она может быть уверена, что советский народ придет Германии на помощь и не допустит, чтобы Германию удушили»[30].

Президент-«историк» и реанимация сталинских клише

В персонализированной российской политике принципиально важно влияние именно президента Путина. Именно он - главный историк в стране и ее толкователь. Участие Путина в ритуалах коммеморации и мифологизации истории — Параде Победы, шествиях «Бессмертного полка», разговорах с провластными историками, в заседаниях с исторической повесткой (например, оргкомитета «Победа») — основной источник месседжей по интерпретации истории, исходящих с самого верха социально-политической пирамиды.

В прежние времена представления о ключевых эпохах и персоналиях отечественной истории тоже нередко формировались первыми лицами. Кроме того, основы школьных исторических знаний, искусство, литература, кино («Александр Невский» и «Иван Грозный» Сергея Эйзенштейна, «Петр Первый» Алексея Толстого) формировали единое ее понимание сразу несколькими поколениями. В сегодняшних обстоятельствах система образования все-таки не может навязать единую картину истории, а «патриотическое» кино не охватывает всю страну (последний образец такого рода — фильм «Союз спасения», трактующий восстание декабристов как антигосударственный заговор и «майдан», — провалился в прокате).

Теперь со слов Путина мы знаем о советском диктаторе еще и то, что он «не запятнал себя прямым общением с Гитлером»[31]. В результате получается, что критика пакта Молотова — Риббентропа и Сталина — это критика Победы в Великой Отечественной войне. Уточнение обстоятельств начала Второй мировой в сегодняшнем российском историческом дискурсе приравнивается к «пересмотру итогов» этой войны (при том, что начало и итог - все-таки разные вещи)[32].

Официальный нарратив радикальным образом меняет представления россиян о собственной истории. Это двухстадийный процесс: сначала исчезает знание об историческом событии.

В 2005 году о секретных протоколах к пакту Молотова — Риббентропа «ничего не слышали» 31% респондентов, в 2019-м — 40%. На второй стадии основная масса населения узнает о событии из официальной пропаганды. Результат в случае представлений о Второй мировой войне — поддержка сталинского клише образца 1939 года: 53% респондентов Левада-Центра в 2019 году полагали, что «в сентябре 1939 года Красная армия заняла часть Восточной Польши с целью оказания помощи проживающим там украинцам и белорусам» (версию раздела Польши Сталиным и Гитлером разделяют 16%, 30% (!) — затрудняются с ответом)[33].

Еще один пример — катынский расстрел. Несмотря на то, что после открытия мемориала в Катыни при участии первых лиц государства информированность об этом преступлении несколько увеличилась, на полуофициальном уровне (публикация на сайте государственного информационного агентства) в российский исторический дискурс возвращается сталинская фальсифицированная версия, согласно которой поляков массово расстреливали немцы[34].

Иногда кажется, что современное общественное мнение словно совершает путешествие во времени, проваливаясь то в 1939-й, то в 1979 год, настолько точно оно воспроизводит массовые представления тех лет.

Государство пока не оправдывает Сталина открыто и официально[35]. Но, во-первых, никто не чинит препятствий неофициальной, «народной» сталинизации, и, во-вторых, оправдание логики и действий Сталина открывает дорогу все более смелым инициативам со стороны официальных лиц. Например, депутат от КПРФ Николай Харитонов предложил вывесить портрет Сталина на Красной площади в День Победы. Спикер парламента Вячеслав Володин отреагировал сдержанно, но и не исключил такой возможности: «К этому вопросу вернемся, обсудим его на Совете Думы»[36]. В-третьих, ползучая сталинизация сознания идет уже долгие годы и дает свои ядовитые плоды даже без всяких официальных оценок. За один только год «уважение» к Сталину, по данным Левада-Центра, выросло на 12 п. п. — с 29% в 2018 году до 41% в 2019-м. Последовательно растут и показатели положительной оценки роли Сталина в жизни с страны: в 2019 году они достигли 70% (отрицательная оценка набрала 19% сторонников). Успехи, достигнутые в советскую эпоху, оправдывают понесенные во времена сталинизма человеческие жертвы — это мнение 46% респондентов. Противоположной точки зрения придерживаются 45% — мнения россиян в 2019 году разделились пополам[37].

Годами не исчезающий спрос на сильную руку и идеализированные массовые представления о том, что именно политика сталинского типа способна навести «порядок» в стране, дополнен акцентированным предложением «сверху» просталинских интерпретаций истории. Отсюда и столь впечатляющий рост положительного отношения к Сталину.

Вот что еще показательно: в результате пропагандистских усилий все больше людей считают, что другие страны настроены по отношению к России враждебно и не желают ей добра. Если в 1994 году это мнение разделяли в той или иной мере 42% респондентов, то в 2019-м — 73%. Доля не разделяющих это мнение снизилась с 45 до 25% соответственно[38].

Империя: «восстановление» через историю

Доминирующие исторические нарративы — имперские. С помощью истории российская власть «восстанавливает» воображаемую империю. Причем в той версии истории, которая была сформулирована в годы Великой Отечественной, когда марксистско-ленинского дискурса не хватало для морально-политического единства советского народа и акцент был сделан на воинской освободительной славе. Представления об истории среднего россиянина — это почти буквальная калька с исторического сознания одного человека, первого лица государства. И в центре его стоит фигура Сталина, точнее, логика его слов и действий в первую очередь предвоенной и военной поры. Историографически — в своей основе — это советская концепция понимания войны. Советской империи больше не существует, зато ее фантомные боли многое определяют в массовом сознании россиян. Сегодняшний пантеон исторических героев состоит из тех же имен, что назвал Сталин в речи на параде 7 ноября 1941 года. Русская история тогда начала играть в буквальном смысле мобилизационную роль: «Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ наших великих предков — Александра Невского, Димитрия Донского, Кузьмы Минина, Димитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова!»[39] 

Как отмечает историк Олег Будницкий, термин «отечественная война» не употреблялся в СССР до 1938 года как «буржуазно-дворянский», но в 1941 году марксизм-ленинизм вынужден был потесниться и уступить место термину из национальной, а не советской истории. Уже 23 июня 1941-го в газете «Правда» в статье Емельяна Ярославского патриотическая формула обрела свои окончательные очертания: «Великая отечественная война советского народа»[40].

Так называемые словесные конвенции — четкие, неизменяемые десятилетиями формулы — тоже способ фиксации единства исторического сознания нации[41].

Когда президент постоянно напоминает о том, что россияне и украинцы — единый народ, он восстанавливает традиционное имперское представление о триединстве русских, украинцев и белорусов[42] (столь же традиционным является противопоставление украинского и белорусского народов польскому как жертв «польской шляхты», или, в советской терминологии, «польских помещиков»). Получается, что сегодняшняя украинская и белорусская государственности не вполне полноценные, потому что они входили раньше и должны входить теперь в российскую империю. Границы этой воображаемой имперской России и есть так называемый «Русский мир».

Война архивов, война памятников: расширение пространства борьбы

С тех пор как в декабре 2019 года Владимир Путин стал апеллировать к архивным материалам, предполагая, что они априори объективны, российские органы власти в войне памяти стали использовать архивы. В интерпретации президента (январь 2020 года) это звучало так: «Мы обязательно создадим центр архивных документов, кино- и фотоматериалов, и мы заткнем рот тем, кто пытается переиначить историю, подать ее в ложном свете и принизить роль наших отцов, наших дедов, наших героев, которые погибали, защищая свою Родину и защищая весь мир практически от „коричневой чумы“ — от нацизма»[43].

Наиболее характерный шаг в войне архивов сделало Минобороны России, которое опубликовало 17 января 2020 года, ко дню освобождения Варшавы, рассекреченные материалы о Варшавском восстании. Министерство вступило в старый спор о том, насколько оправданным было невмешательство Красной армии в ход вооруженной борьбы восставших: советские войска находились по другую сторону Вислы напротив варшавского района Прага, но не оказали помощи основной силе восстания — Армии Крайовой, выполнявшей приказы польского правительства в изгнании.

«Красная армия, — отметил замминистра иностранных дел Польши Павел Яблоньский, — стояла на другом берегу Вислы и наблюдала, как уничтожается Варшава»[44]. В свою очередь, Минобороны России не просто рассекретило материалы, но снабдило их запальчивым предисловием, согласно которому восстание было плохо подготовлено, не учитывало возможности Красной армии, и вообще его организаторы чуть ли не намеренно вели дело к поражению. Едва ли такие оценки могли быть восприняты польской стороной иначе как прямое оскорбление памяти погибших в восстании, которое остается для поляков одной из основ национальной идентичности[45].

Начало восстания 1 августа 1944 года было спровоцировано поражениями вермахта. Польское правительство в изгнании опасалось коммунизации Польши и потому стремилось сформировать польские органы власти до прихода Красной армии. События 1939 года и фактический раздел Польши между Гитлером и Сталиным едва ли способствовали доверию к армии-освободительнице. Но для рядовых участников восстания в то время это едва ли имело значение. Они нуждались в поддержке, и в те дни в Варшаве поляки сражались с немцами, а не с Советами. Как было сказано в другом, давно опубликованном документе из архива ФСБ («Итоговый отчет губернатора Варшавского округа Л. Фишера генерал-губернатору рейхсминистру д-ру Франку», декабрь 1944 года), Армия Крайова и Армия Людова представляли разные слои польского общества, националистические и прокоммунистические соответственно, однако, «несмотря на идейные противоречия, они преследовали одну общую цель: уничтожение германского господства»[46].

Рассекреченные Минобороны России материалы представлены как последнее и решающее слово в архивном описании событий. Между тем обстоятельства восстания, в том числе по архивным материалам, хорошо известны, описаны и изучены. Существует гигантский свод документов, причем с самых разных сторон — немецкой, польской, российской. Достаточно упомянуть толстый том «Варшавское восстание 1944 в документах из архивов спецслужб», изданный в Москве и Варшаве на двух языках в 2007 году благодаря сотрудничеству нескольких ведомств двух стран, включая ФСБ России (полтора десятка лет тому назад это было еще возможно)[47]. Строить на нескольких донесениях, лишь дополняющих общеизвестную картину, политизированную позицию, да еще изображать их как удивительные открытия в исторической области — это политическая спекуляция.

Если уж война архивов была затеяна, имеет смысл вспомнить о том, что остались нерассекреченными тома Катынского дела.

Демемориализация мест памяти и конкуренция жертв

Еще одна технология российской исторической политики — демемориализация мест памяти. В конце ноября — начале декабря 2019 года в Твери разгорелся конфликт: тверская областная прокуратура высказала намерение демонтировать мемориальные доски со здания Медицинской академии, где в марте 1940 года (тогда там размещалось Управление НКВД по Калининской области) были расстреляны 6295 польских военнопленных — узников Осташковского лагеря. «Вдруг» возникли сомнения по поводу того, что в этом здании проводились расстрелы. Начались разговоры, что таблички были установлены в 1991–1992 годах с нарушением законодательства[48].

Попытки уничтожить следы истории в местах памяти — еще не всё. Если уж нельзя до конца стереть эти следы, нужно противопоставить им другие исторические сюжеты. Начинается так называемая «конкуренция жертв»[49]. Рядом с мемориалом жертвам репрессий в карельском Сандармохе прокремлевское Военно-историческое общество раскапывает могилы, где якобы обнаруживаются останки красноармейцев, убитых финнами во время Зимней войны (теоретически это вполне вероятно, однако не составляет никакой новости). По той же «сандармохской» технологии «патриотические» организации пытаются действовать и в Тверской области, затевая поиски останков красноармейцев (что тоже не составляет никакого секрета — раненые, действительно, умирали в местных эвакогоспиталях)[50].

Что можно доказать такими способами, решительно непонятно. Меряться числом жертв бессмысленно. Учитывая массовый характер расстрелов репрессированных, этот род убийств объективно «лидирует». Доказывать же, что одни жертвы (погибшие военнослужащие) важнее или лучше других (репрессированных), абсурдно и безнравственно. И тем не менее это одна из тактических линий войны памяти.

Перехват моральной повестки и эксплуатация исторических травм

Еще один прием войны памяти — перехват моральной повестки. Аморально придирчиво подсчитывать «цену Победы». Получается, что аморально критиковать и Сталина, главного автора и сценариста триумфа СССР в великой войне. Хотя именно генералиссимус старался не уделять слишком большое внимание Победе. При нем она не была праздником — выходным днем, а к военачальникам-победителям он относился в высшей степени негативно. Лишь при Брежневе вернулся культ Победы как способ легитимации позднесоветского режима. Почти в той же исторической рамке, которая была сформирована в брежневский период, пребывает сегодняшнее восприятие Великой Отечественной — с поправкой на еще большую ритуализацию празднеств и опыта коллективного горевания и коммеморации.

Война становится коллективной травмой, объединяющей нацию. Частная память о войне, ее нюансах и противоречиях уходит, а в детали основная масса населения не склонна вдаваться. Образовавшиеся пустоты заполняет официальная трактовка коллективной травмы как части канонизированной истории.

Травма в данном случае — свойство оборонительного и справедливого характера войны. Это, разумеется, соответствует истине, если речь идет о начале Великой Отечественной. Но не о начале в 1939 году Второй мировой войны, когда сталинский СССР выступал в роли агрессора (советско-финская война 1939–1940 годов, приобретение территорий Балтии, Бессарабии, раздел Польши между Гитлером и Сталиным в соответствии с секретными протоколами). Сегодняшней официальной российской пропаганде — особенно в ситуации, когда путинская Россия противостоит коллективному Западу, — важно сохранить оборонительный нарратив в оценке сложных вопросов начала Второй мировой в целом и взаимоотношений с Польшей в частности. В этой логике и 1939 год оказывается частью травмы 1941-го. Что, собственно, и требуется доказать, и вокруг чего сосредоточены все пропагандистские усилия войны памяти.

Важно отметить еще один момент. Особый пропагандистский акцент на оборонительном характере действий руководства СССР в годы, предшествовавшие войне, несколько снижает эффект другого чрезвычайно важного в советской идеологии нарратива. Это акцент на освободительном характере Великой Отечественной. Например, в постановлении ЦК КПСС от 31 мая 1984 года «О 40-летии Победы советского народа в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.» отмечалось, что «Победа <…> была одержана советским народом во имя мира и жизни на земле. Своим избавлением от угрозы фашистского порабощения, своей свободой человечество в огромной мере обязано первому в мире социалистическому государству»[51]. Не то чтобы тезис об Освобождении совсем не использовался сегодня, но он явно уступает по частоте упоминаний размышлениям об оборонительном характере сталинской довоенной политики.

Из этой же области — эксплуатация российской официальной пропагандой темы Холокоста, которая до последнего времени никак не педалировалась (и не могла интенсивно эксплуатироваться за редким исключением во времена СССР), а сейчас вдруг оказалась в центре войны памяти. Примером использования этой темы (в последние годы она разрабатывается историками беспрецедентно глубоко) стало выступление Владимира Путина 23 января 2020 года на форуме в Иерусалиме, посвященном 75-й годовщине освобождения Освенцима. Еще раз оговоримся, разделяя содержательную и пропагандистскую стороны вопроса: моральная правота мемориальной политики в отношении холокоста абсолютно безупречна.

Официальная историческая политика сегодняшней России защищается, как «живым» щитом, священной памятью о событиях, объединяющих нацию (и не одну нацию, если говорить о холокосте). В сегодняшней конструкции блокада Ленинграда ставится вровень с холокостом. Это было сделано в речи Путина на форуме и, естественно, не было свойственно советскому историческому дискурсу.

Чрезвычайно деликатные споры вокруг блокады Ленинграда, включая дискуссию о «ромовых бабах» для руководства города, известны. Проникновение в детали блокадной истории, превращающейся из священной в человеческом смысле в политически сакрализованную и несколько упрощенную, не поощряется. Режиссер Андрей Звягинцев не мог найти продюсера для своего фильма о блокаде — отказы были связаны с гарантированным конфликтом с государственными структурами. Фильм «Праздник» режиссера Алексея Красовского об особом снабжении высоких чинов в блокадное время заклеймили как кощунственный. На букеровского лауреата Елену Чижову (автора замечательной книги «Город, нарисованный по памяти» о блокадном сознании ленинградцев, передающемся из поколения в поколение) подали заявление в Следственный комитет Российской Федерации за эссе «Моя блокадная память»[52], члены парламента обливали ее грязью. За что? За Сталина. Критикуешь Сталина — критикуешь нашу Победу, вот итоговый результат путинской исторической политики. Та же Чижова писала о главных препятствиях к разговору о трагедии Ленинграда — внутренней человеческой боли и внешней цензуре: «Теперь я понимаю, блокадная память моих родных была заперта двойным запором: снаружи и изнутри. Изнутри, потому что блокада — боль, о которой тяжело и страшно рассказывать; снаружи, потому что их мучил страх сказать „что-нибудь лишнее“: еще во время войны тема блокады стала подцензурной — советское государство делало все, чтобы скрыть правду»[53].

Есть блокада реальная, а есть ее официально признанное и поощряемое описание. Есть холокост для решения политико-пропагандистских задач, а есть настоящий. Существует некий специальный ранжир — о ком-то или о чем-то можно вспоминать с пафосом и скорбью, а о ком-то и о чем-то нет. Градации кощунства и моральные границы устанавливает не общество, а государство с помощью своих медиа, государственных структур и официальных лиц. В борьбе за чистоту истории государство четко обозначает своих врагов. Один из них — общество «Мемориал», сознательно разоряемое огромного размера штрафами за отсутствие маркировки «иностранный агент» на дочерних сайтах. Сбор и хранение памяти о репрессиях — та зона, монополизировать и зачистить которую государство пока не может, но активно выдавливает с этого поля независимых игроков.

Еще один образец травмы, на этот раз в высокой степени воображаемой, но тоже служащей легитимации нынешнего политического режима в логике: раньше было плохо, теперь стало хорошо, прежде мы были унижены, а ныне восстановили свое величие. Речь о «развале СССР» и концепте «лихих девяностых». Линия разлома в историческом сознании проходит именно тут. Противопоставление эпохи хаоса и разрухи благоденствию современной России, в которой наведен порядок, — важнейшая идеологема, на которой держатся личный политический образ и харизма Путина. Представляя 1990-е как травму, в том числе для тех поколений, которые не могут помнить это время в силу возраста, манипуляторы сознанием вовлекают в совместное переживание этой травмы огромные массы людей. Правда, далеко не все из них могут воспринять ее как коллективное, а иногда и личное горе, что характерно для переживания Великой Отечественной, основы самоидентификации россиян[54]. Искажение представлений о 1990-х, маркирование их как времени унижения и развала глубоко проникли в коллективное бессознательное нации. Характеристики 1990-х закрепились в литых формулах — «лихие», «бандитские». Молодые поколения воспринимают мифологию этой коллективной воображаемой травмы как данность.

«Клиотерапия»: что говорят сами историки

Как сами историки относятся к исторической политике? Некоторые делают вид, что ее вовсе не существует — это такая форма демонстративной научной закрытости. Хотя подобная позиция – скорее, исключение из правил. Это следует из недавнего исследования Вольного исторического общества и Левада-Центра, проведенного под эгидой Комитета гражданских инициатив[55]. Доклад «Историки в современной России: структура и самоопределение сообщества» строился на основе опроса профессиональных историков.

Историки не видят себя той силой, которая может повлиять на историческое сознание общества — и это уже косвенное признание того, что его формирует государственная власть: 68% респондентов считают свое влияние слабым. При этом 43% респондентов называют самой серьезной проблемой профессионального сообщества политическую ангажированность историков.

84% опрошенных историков считают проблемой то обстоятельство, что «общество и государство обычно недостаточно учитывают уроки истории» и «делают неверные выводы из уроков истории». В большинстве своем (51%) респонденты считают, что госзаказ на историческое обоснование решения актуальных политических задач действительно существует.

Спиной к будущему

Историческая идентичность новой России — негативная. Если величайшей катастрофой XX века признается развал СССР, то и возникшая на его обломках Российская Федерация — это некое недогосударство. Таковым оно, в этой логике, было в 1990-е. Возродиться Россия смогла только тогда, когда стала great again, то есть похожей на Советский Союз, унаследовав его исторические мифы и нарративы и превратив их в официальные.

Таким образом, в основе исторического сознания сегодняшней России — воспитанное пропагандой и массово разделяемое забвение деталей важнейших событий: войны, сталинизма, позднесоветского периода. А также формирование гордости за страну на негативной, оборонительной основе — коллективном переживании травм Великой Отечественной и 1990-х: на нас нападали и нападают сейчас, нас унижали и пытаются унизить и теперь, но вопреки всему мы стали сильны и теперь сумеем выжить самостоятельно на основе своего суверенитета. А если что, «можем повторить» — чудовищная формула того самого коллективного забвения деталей и ужасов большой войны[56].

Массовому сознанию в принципе нужны идеологические костыли — как думать, какой точки зрения придерживаться, как трактовать историю, что помнить, а что забывать. На том месте, где должна быть память, в системе массовых представлений находится ее протез — бесплатно выданный, точнее, навязанный государством. И массовому человеку так проще ориентироваться в социальном и политическом пространстве.

Забвение и травма — шаткие идеологические основы для развития. Возвращение былого величия и противопоставление своих традиций Чужому и Другому, разделение нации на чистых (признающих мифологизированную историю) и нечистых («фальсифицирующих» и «переписывающих» ее) — все это приметы политики, обращенной в прошлое, отвернувшейся от будущего.

Примечания

1.  Клишас рассказал о неожиданном предложении по изменению Конституции / Интерфакс. 2020. 23 янв. // https://www.interfax.ru/russia/692454
2.  Полный текст поправок в Конституцию: за что мы голосуем? / Государственная Дума Федерального Собрания Российской Федерации // http://duma.gov.ru/news/48045
3.  Доля россиян, для которых «наше прошлое, наша история» — это главная тема, связанная с «мыслью о нашем народе», последовательно растет, в 2018 году она достигла 53%. См.: Общественное мнение — 2018. Ежегодник / Аналитический центр Юрия Левады. М., 2019. С. 31.
4.  См.: Колесников А. Шествие голых королей // The New Times. 2019. 16 сент. // https://newtimes.ru/articles/detail/184969 .
5.  См.: Аптекарь П. Как не превратить память о Победе в пошлость и дурновкусие // Ведомости. 2018. 25 дек. // https://www.vedomosti.ru/opinion/articles/2018/12/25/790384-pamyat-pobede .
6.  См.: Польша отменяет уголовную ответственность по закону о Холокосте / Русская служба ВВС. 2018. 27 июня // https://www.bbc.com/russian/features-44630101 .
7.  См.: Masha Gessen. How a Single Remark Stole a Lithuanian Writer’s Livelihood // The New Yorker. December 15, 2017 // https://www.newyorker.com/news/our-columnists/how-a-single-remark-stole-a-lithuanian-writers-livelihood ; Ванагайте Р., Зурофф Э. Свои. Путешествие с врагом. М.: АСТ, CORPUS, 2018.
8.  См.: Michael Gorra. A Heritage of Evil. / New York Review of Books. November 7, 2019 // https://www.nybooks.com/articles/2019/11/07/heritage-of-evil .
9.  Цит. по: Сафронова Ю. А. Историческая память: введение. СПб., Издательство ЕУ в СПб., 2019. С. 45.
10.  См.: Владимир Путин: «Страницы истории — повод для взаимных претензий или основа для примирения и партнерства?» // ИноСМИ. 2009. 31 авг. // https://inosmi.ru/russia/20090831/252071.html .
11.  Нарышкин С. Иного выхода не было // Российская газета. 2019. 22 авг. // https://rg.ru/2019/08/22/reshenie-sssr-zakliuchit-pakt-o-nenapadenii-s-germaniej-osnovyvalos-na-razvedke.html .
12.  См.: Колесников А. Скелет из шкафа // The New Times. 2009. 24 авг. // https://newtimes.ru/articles/detail/4848 .
13.  Постановление Съезда народных депутатов СССР о пакте Молотова — Риббентропа от 24.09.1989 года // http://doc20vek.ru/node/3261.
14.  Мединский В. Дипломатический триумф СССР / РИА Новости. 2019. 23 авг. // https://ria.ru/20190823/1557826932.html .
15.  См.: Большая пресс-конференция Владимира Путина. 19 декабря 2019 года // http://kremlin.ru/events/president/news/62366 .
16.  См.: European Parliament resolution of 19 September 2019 on the importance of European remembrance for the future of Europe (2019/2819(RSP)) // http://www.europarl.europa.eu/doceo/document/TA-9-2019-0021_EN.html .
17.  См.: Национальная идентичность и гордость. Пресс-выпуск / Левада-Центр. 2019. 17 янв. // https://www.levada.ru/2019/01/17/natsionalnaya-identichnost-i-gordost .
18.  Владимир Путин: «Страницы истории — повод для взаимных претензий или основа для примирения и партнерства?» // https://inosmi.ru/russia/20090831/252071.html .
19.  См.: Катынь: Владимир Путин и Дональд Туск почтили память погибших / Голос Америки. 2010. 7 апр. // https://www.golos-ameriki.ru/a/poland_katyn_2010_04_07-90128672/184041.html .
20.  См.: Andrei Kolesnikov. Putin Welcomes Stalin Back to the Pantheon // Foreign Affairs. October 1, 2019 // https://www.foreignaffairs.com/articles/russian-federation/2019-10-01/putin-welcomes-stalin-back-pantheon ; Колесников А. Тень Сталина накрывает страну // The New Times. 2019. 23 дек. // https://newtimes.ru/articles/detail/189163?fcc .
21.  Постановление Съезда народных депутатов СССР о пакте Молотова — Риббентропа от 24.09.1989 г. // http://doc20vek.ru/node/3261 .
22.  Слезкин Ю. Дом правительства. Сага о русской революции. М.: АСТ, CORPUS, 2019. С. 603.
23.  См.: Обращение Президента Российской Федерации. 18 марта 2014 года / http://kremlin.ru/events/president/news/20603 .
24.  Последнее серьезное профессиональное исследование на эту тему: Рентола К. Сталин и судьба Финляндии. М.: Весь мир, 2019.
25.  «Протокол, датированный 5 января 1938 года, подписан наркомом Ежовым и прокурором Вышинским. В нем перечислены имена 45 граждан Германии, Австрии и других стран, приговоренных к высылке из СССР. После того как Сталин и Гитлер стали союзниками в 1939 году, выдача беженцев нацистам была поставлена на поток. До лета 1941 года НКВД переправило в Германию сотни человек. Большинство составляли члены разгромленной Гитлером Компартии Германии. Коммунистов и евреев, искавших в СССР спасения от нацизма, Сталин отправлял к Гитлеру». См.: Волчек Д. Гестапо + НКВД: совместные предприятия чекистов и нацистов / Радио Свобода. 2019. 12 янв. // https://www.svoboda.org/a/29704294.html .
26.  См.: Будницкий О. Кому помог пакт Молотова — Риббентропа? // Ведомости. 2019. 22 авг. // https://www.vedomosti.ru/opinion/articles/2019/08/22/809447-pakt-molotova-ribbentropa .
27.  См.: Костырченко Г. Сталин против «космополитов». Власть и еврейская интеллигенция в СССР. М.: Росспэн, 2009.
28.  См.: Эпплбаум Э. Железный занавес. Подавление Восточной Европы (1944–1956). М.: Московская школа гражданского просвещения, 2015. С. 222.
29.  См.: Волчек Д. Резидент НКВД в царстве Гитлера / Радио Свобода. 2019. 23 авг. // https://www.svoboda.org/a/30121721.html .
30.  Безыменский Л. Гитлер и Сталин перед схваткой. М.: Вече, 2000. С. 342.
31.  Путин: Сталин не запятнал себя прямым общением с Гитлером / РИА Новости. 2019. 24 дек. // https://ria.ru/20191224/1562797546.html .
32.  Образец такого типа мышления: Захарова М. Очередная преступная попытка переписать историю Второй мировой / Эхо Москвы. 2020. 22 янв. // https://echo.msk.ru/blog/mzakharova/2575141-echo .
33.  См.: Общественное мнение — 2019. Ежегодник / Аналитический центр Юрия Левады // https://www.levada.ru/cp/wp-content/uploads/2020/02/OM-2019.pdf. С. 166.
34.  См.: Раскрутку Катыни одобрил Гитлер: кто на самом деле убивал поляков? / РИА Новости. 2020. 5 марта // https://ria.ru/20200305/1568164675.html .
35.  О том, как эволюционировало отношение к Сталину на примере отмечания юбилеев тирана, см.: Бордюгов Г. Сталин: культ юбилеев в пространствах памяти и власти. М.: АИРО-XXI, 2019.
36.  Н. М. Харитонов в Госдуме предложил в День Победы вывесить на Красной площади большой портрет Сталина // https://kprf.ru/dep/gosduma/activities/190951.html .
37.  См.: Общественное мнение — 2019. С. 174.
38. Там же. С. 148.
39.  Речь И. В. Сталина на параде 7 ноября 1941 года // https://www.youtube.com/watch?v=TcNcRCBpCUY (пользователь 7888sky).
40.  См.: Будницкий О. В. Изобретая Отечество: история войны с Наполеоном в советской пропаганде 1941–1945 гг. / Российская история. 2012. № 6. С. 157–169; Гарвардский проект: рассекреченные свидетельства о Великой Отечественной войне / сост., общ. ред. и вступ. статья О. В. Будницкого и Л. Г. Новиковой. М.: Политическая энциклопедия, 2018. С. 331.
41.  См.: Сафронова Ю. А. Указ. соч. С. 42.
42.  См.: Serhii Plokhy. Lost Kingdom. The Quest for Empire and the Making of the Russian Nation. From 1470 to the Present. NY, 2017. P. 125.
43.  Встреча с ветеранами Великой Отечественной войны и представителями патриотических объединений. 18 января 2020 года // http://kremlin.ru/events/president/news/62609 .
44.  Mateusz Roszak. Wiceszef MSZ: 17 stycznia 1945 r. to nie było wyzwolenie Warszawy, a przyniesienie niewoli [Заместитель главы МИД: 17 января 1945 года это было не освобождение Варшавы, а принесение рабства] / Polska Agencja Prasowa. 2020. 17.01.2020 // https://www.pap.pl/aktualnosci/news%2C572620%2Cwiceszef-msz-17-stycznia-1945-r-nie-bylo-wyzwolenie-warszawy-przyniesienie .
45.  Минобороны России опубликовало рассекреченные документы к 75-летию освобождения столицы Польши Варшавы от немецко-фашистских оккупантов // https://function.mil.ru/news_page/country/more.htm?id=12271113@egNews .
46.  Варшавское восстание 1944 в документах из архивов спецслужб. Варшава-Москва, 2007. С. 1098.
47.  Там же.
48.  См.: Коноплянко К. Документы о памяти отсутствуют // Новая газета. 2019. 1 дек. // https://novayagazeta.ru/articles/2019/12/01/82950-dokumenty-o-pamyati-otsutstvuyut .
49.  См.: «Как понять сложное устройство мнемоники». Интервью с М. Ротбергом // Историческая экспертиза. № 3 (20). 2019. С. 18.
50.  См.: Тумакова И. «Это враги народа, правильно их расстреливали» // Новая газета. 2019. 20 дек. // https://novayagazeta.ru/articles/2019/12/20/83234-eto-vragi-naroda-pravilno-ih-rasstrelyali.
51.  Попов А. Д. Празднование 40-летия Победы и тенденции развития исторической памяти о Великой Отечественной войне в последнее советское десятилетие // https://cyberleninka.ru/article/n/prazdnovanie-40-letiya-pobedy-i-tendentsii-razvitiya-istoricheskoy-pamyati-o-velikoy-otechestvennoy-voyne-v-poslednee-sovetskoe/viewer .
52.  «Моя блокадная память». Эссе Елены Чижовой, публикация которого довела до заявления в Следственный комитет // Новая газета. № 50. 2019. 13 мая // https://novayagazeta.ru/articles/2019/05/11/80487-moya-blokadnaya-pamyat .
53.  Об отличии горя от травмы см.: Эткинд А. Кривое горе. Память о непогребенных. М.: Новое литературное обозрение, 2016. С. 27.
54.  См.: Эксперты КГИ подвели итоги исследования сообщества российских историков. 27 февраля 2020 года // https://komitetgi.ru/news/news/4188/ .
55.  Надпись масляной краской на вокзале в Прохоровке, где происходило знаменитое танковое сражение 1943 года: «Гансы и фрицы! Вы это никогда не забудете! А если нужно, мы придем еще» // https://novayagazeta.ru/articles/2019/09/11/81938-minnoe-pole .

Публикация подготовлена при поддержке Carnegie Corporation of New York.