Левинов Б.М. Так и не понятый Чичиков. Часть II

Читатель, догадавшись, что ему предъявлено аллегорическое описание курятника, вынужден заняться поиском фрагмента поэмы, содержащего ключ к этой аллегории. Такой фрагмент с признаками его семантической связи с описанием курятника встроен в текст в форме притчи о правителе канцелярии. Едва начавшийся было поутру разговор гостя и помещицы вдруг прерывается отрывком значительных размеров об «умении обращаться» в России. В первой части этого отрывка тема, ради которой был оборван разговор героев, не просто исчерпана, но даже перегружена уже понятными деталями. Выглядит это так: «…у нас есть такие мудрецы, которые  с  помещиком,  имеющим  двести душ (здесь и далее курсив мой-Б.Л.), будут говорить совсем иначе, нежели с тем, у которого их  триста,  а  у которого их триста, будут говорить опять не так, как с тем,  у  которого  их пятьсот, а с тем, у которого их пятьсот, опять не так, как с тем, у которого их восемьсот, - словом,  хоть  восходи  до  миллиона,  все  найдут  оттенки». Рассказчик, будто не замечая, что уже сказано об «умении обращаться» более чем достаточно, цепляет к первой части отрывка второй, в котором вновь, теперь в форме притчи повторяется всё та же тема. Чтобы понять, что кроется за усердием, с которым читатель потчуется дважды одним и тем же блюдом, следует всмотреться в притчу, действие в которой развёртывается не в обычном, а «в тридевятом государстве». Такой сказочный зачин можно было бы предпослать не только притче, но и описанию неправдоподобных событий в курятнике. «В тридевятом государстве» знакомимся с правителем канцелярии, в котором рассказчик соединяет несоединимое. (Столь же несоединимое сколь несоединимы курятник в состоянии спокойствия со свиньёй со своим семейством, объявившейся в курятнике. По этому смысловому признаку объединены события в курятнике и в тридевятом царстве. - вставлено после отсылки текста Назарову в "Новый берег")

Сначала о правителе канцелярии сказано:"Прометей, решительный Прометей!".  И вдруг об этом Прометее:"Высматривает орлом". Орёл истязал Прометея, а рассказчик, будто забыв об этом, в одном лице совмещает мучителя и его жертву. Что за этим экспрессивным приёмом - промах рассказчика или лукавая подсказка, призывающая мобилизовать внимание, отыскать в правителе канцелярии черту, неуловимую, при рутинном чтении, когда "процесс самого чтения" на первом месте? Убедиться в последнем, в желании надоумить читателя легче лёгкого, если читатель за смысловым контрастом в описании героя притчи услышал зазвучавший между строк призыв: будь начеку! Вот брошенные рассказчиком вроде бы мимоходом слова о правителе канцелярии, которые должны переключить память на что-то очень знакомое:"...выступает плавно, мерно". Мерно – слово-маркёр – не только многое проясняет, напомнив о курятнике, где промеж кур "расхаживал петух мерными шагами", но и служит первым, пока ещё только лексическим звеном, соединяющим правителя канцелярии с петухом. Прячась за обыденной интонацией, рассказчик ловко вводит нас в заблуждение сценой в птичьем дворике, соучастником которой выступает размеренно вышагивающий петух. Ему, петуху среди прочего отведена природой роль защитника кур, мгновенно реагирующего на появление врага. Боевой петушиный норов лёг в основу пушкинской сказки про золотого петушка, о котором мудрец сказывает царю Дадону:" Коль кругом всё будет мирно, Так сидеть он будет смирно; Но лишь чуть со стороны Ожидать тебе войны, Иль набега силы бранной, Иль другой беды незваной, Вмиг тогда мой петушок Приподымет гребешок, Закричит и встрепенется И в то место обернется". Но наш-то петух, как выясняется, не таков: при появлении свиньи со своим семейством его не видно и не слышно, он не закричал и не встрепенулся, а повёл себя подобно Ивану Петровичу из притчи:" В обществе и на вечеринке, будь все небольшого чина, Прометей так и останется Прометеем, а чуть немного повыше его, с Прометеем сделается такое превращение, какого и Овидий не выдумает: муха, меньше даже мухи, уничтожился в песчинку!". Точь-в-точь как петух при виде свиньи. Так отыскивается второе звено, смысловое, ставящее знак равенства между поведением петуха и правителя канцелярии. Вот такого, подложного, аллегорического петуха преподнёс рассказчик читателю, замаскировав его под всем привычного обитателя курятника. В следующей фразе притчи находим как звать-величать правителя канцелярии:"Да это не Иван Петрович, - говоришь, глядя на него. - Иван Петрович выше ростом, а этот и низенький и худенький". Правитель канцелярии - звучит внушительно, но, судя по его поведению с подчинёнными и с начальством, он, говоря казённым языком, чиновник среднего звена, именно такого чиновника и изображает аллегорический петух. Поэтому и патроним для героя притчи выбран не какой попало, а единственно точный, семантически объединяющий аллегорического петуха и правителя канцелярии и одновременно выполняющий функцию ещё одного слова-маркёра - Петрович, означающий, что Иван – сын Петра, Пети. Петра устная традиция издавна связывала с петухом, и Даль не преминул отразить это в своём словаре: "Петька-петух на яйцах протух". У собирателя русских народных сказок Афанасьева эта же синонимичная пара звучит как Петя-петушок.

Чичиков у зеркала. Иллюстрация А.Агина

В "Ревизоре" Гоголь уже обыгрывал имя Пётр:
Городничий. Нет, нет, Петр Иванович, нельзя, нельзя! Неловко, да и на дрожках не поместимся.
Бобчинский. Ничего, ничего, я так: петушком, петушком побегу за дрожками.

Неудивительно, что персонаж второго тома "Мёртвых душ" с именем Пётр и отчеством Петрович, получил фамилию Петух.

Комплементарность в поведении чиновника, правителя канцелярии и петуха из курятника подсказывает, что за аллегорией "свинья со своим семейством" скрываются чиновники рангом повыше Ивана Петровича. Кто же они, с кем их отождествить в поэме? Прежде чем приступить к их поискам, обратим внимание, что похожий на Ивана Петровича персонаж, но переселившийся из притчи в повседневную жизнь, встречаем не в сказочной, а в обычной канцелярии гражданской палаты. Уже одно описание внешности  канцелярского чиновника напоминает петуха:"...вся середина лица выступала у него вперед и пошла в нос". Так сказано об  Иване Антоновиче, которого мы застаём в момент, когда он, сидя в одном углу комнаты, явно прислушивается к разговору в её другом углу между стариком-сослуживцем и просителем Чичиковым, сопровождаемым  Маниловым. Поняв, что посетители направлены стариком к нему, " Иван Антонович ... запустил один глаз назад и оглянул их искоса, но в ту же минуту погрузился еще внимательнее в писание." Ни дать, ни взять тот же петух из курятника, который расхаживал, "поворачивая голову набок, как будто к чему-то прислушиваясь". Но выявив петушиные черты в Иване Антоновиче, без труда отыскиваем в нём же и признаки решительного Прометея. Сначала чиновник резко отказывает Чичикову в его желании "кончить дело сегодня". " Да, сегодня! сегодня нельзя", - сказал Иван Антонович. - Нужно навести еще справки, нет ли еще запрещений". Решительность чиновника затянуть дело налицо. Дальше - больше, он позволяет себе противостоять самому председателю палаты, тому самому, о котором сказано, что "он мог продлить и укоротить по его желанию присутствие, подобно древнему Зевесу Гомера". А это уже чистый Прометей, вступивший в противоборство с олимпийским громовержцем. Правда, противостоит Иван Антонович своему начальнику вдали от его глаз и ушей,  в канцелярской комнате, разговаривая  с Чичиковым. Приведём их диалог:

- Впрочем, что до того, чтоб ускорить дело, так Иван Григорьевич, председатель, мне большой друг...
- Да ведь Иван Григорьевич не один; бывают и другие", - сказал сурово Иван Антонович.

Теперь проследим, когда с палатским Прометеем «сделается такое  превращение,  какого  и  Овидий  не выдумает». В описываемой истории сначала всё идёт вроде бы  гладко, главный герой быстро гасит решительные выпады Ивана Аноновича взяткой и заверением  :"...я сам служил, дело знаю". Ранее[1], изучив в подробностях службу и дело Чичикова, удалось заметить, что от главного героя какая-то стёжка да тянется к чиновникам, упоминаемым в поэме.   Так и здесь: и правителем канцелярии ему довелось побывать, перебравшись с места повытчика на хлебное местечко, и в затягивании с делом каждого просителя немало преуспел, изобретательно повысив против прежнего сумму взятки. Слово такому просителю: «Прежде было знаешь по крайней мере, что делать: принес правителю дел красную (десятирублёвая ассигнация-Б.Л.), да и дело в шляпе, а  теперь  по  беленькой (двадцатипятирублёвая ассигнация-Б.Л.) да ещё неделю провозишься».  В речи просителя одно слово-маркёр - правитель - отсылает к Ивану Петровичу из притчи, другое – беленькая – напоминает о сумме, которой немедля ублажил Чичиков Ивана Антоновича. Притча, эпизод в канцелярии гражданской палаты и рассказ о нововведениях Чичикова, расположенные в разных уголках поэмы, связываются свидетельством просителя в один узел. Поэтому беленькая, заготовленная Павлом Ивановичем, не сиюминутный экспромт, а сумма, им самим в своё время установленная для изымания на добровольной основе у рядового просителя.  Превращение случилась с Иваном Антоновичем в комнате присутствия, куда он был вызван начальником, вручившим чиновнику купчие. Умиротворённому было взяткой просителя, Ивану Антоновичу вдруг из купчих открывается,  что просителем накуплено крестьян почти на сто тысяч рублей.  А Чичиков-то дал взятку всего в одну беленькую, то есть, по соображениям Ивана Антоновича, укорившего покупателя после сделки в скупости («Крестьян  накупили  на  сто  тысяч,  а  за  труды  дали  только  одну беленькую.»),  надул его.

Чиновник ещё до завершения сделки рассчитывает взять своё, но тут он слышит слова начальника, обращённые к Чичикову:" Всё будет сделано, а чиновным вы никому не давайте ничего, об этом я вас прошу. Приятели мои не должны платить". - Сказавши это, он тут же дал какое-то приказанье Ивану Антоновичу, как видно, ему не понравившееся." Начальник лишает своего подчинённого священного права на взятку, кому же это понравится - тут бы возразить, возмутиться, но ещё недавно решительный с просителем Иван Антонович промолчал, "уничтожился в песчинку". Промолчал недавний Прометей в присутствии того, кто в поэме причислен к толстым чиновникам, промолчал так, как промолчал петух в курятнике при появлении свиньи со своим семейством. Отсюда, памятуя о родстве аллегорического петуха и нашего Прометея, выводим: за другой  аллегорией - "свинья со своим семейством" - скрываются толстые чиновники. Эта последняя аллегория состоит из двух аллегорических же элементов: первый - свинья, второй - семейство свиньи. Начальник Ивана Антоновича председатель палаты Иван Григорьевич - один из толстых чиновников,  всего же их - толстых чиновников, составляющих "семейство" свиньи - одиннадцать человек.[2]

Теперь дело за "малым" - понять, кому из героев рассказчик уготовил роль свиньи из курятника. Отстранённый взгляд на поэму помогает  сначала уловить его настойчивое желание вплести «свинскую» тему в историю загородных поездок главного героя, а затем за этой настойчивостью увидеть, что эта тема и тема главного героя неразделимы. «Свинская» тема возникает сразу же по дороге Чичикова к Манилову, когда наш герой, проезжая мимо деревни, мог заметить, как «из нижних (окон дома-Б.Л.) глядел теленок  или  высовывала  слепую  морду  свою свинья». В гостиной Коробочки хозяйка перечисляет любопытствующему гостю своих соседей: «Бобров, Свиньин, Канапатьев, Харпакин, Трепакин, Плешаков». Чуть позже, сочувствуя незнакомцу, говорит: «Эх, отец мой, да у тебя-то, как у борова, вся  спина  и бок в грязи!». Утром за окном гостиной Чичиков видит, что «свинья с семейством очутилась  тут же», в курятнике, и «съела … мимоходом цыплёнка», а вскоре слышит, как Коробочка лечит ломоту в ноге: «Я-то смазывала свиным салом». Отъезд Чичикова также происходит под аккомпанемент знакомой темы:

- А свиного сала не покупаете? - сказала хозяйка, следуя за ним.
- Почему не покупать? Покупаю, только после.
- У меня о святках и свиное сало будет.
- Купим, купим, всего купим, и свиного сала купим.

В приведённых примерах «свинской» темы хорошо различимы два мотива: этический и утилитарный. Этическая составляющая темы напоминает о свинских привычках, манерах, свинском поведении, утилитарная – о прикладном, хозяйственном и тому подобном назначении всего, что связано со свиньёй.

Ноздрёв, встретив Чичикова в трактире, не церемонится с выбором выражений в разговоре с главным героем: «Право, свинтус ты за это,  скотовод эдакой!». Вдобавок трижды называет Чичикова подлецом. («Да ведь я знаю тебя, ведь ты подлец, ведь ты дорого не  дашь за них?», «С  тобой  никак нельзя  говорить,  как  с  человеком  близким...  никакого  прямодушия,   ни искренности! … такой подлец!», «А! так ты не можешь, подлец! когда увидел, что не твоя берет,  так  и не можешь! Бейте его!»).

В доме у Собакевича Чичиков, перечя хозяину дома, недовольного столом у губернатора, отмечает: «Не знаю, как приготовляется, об этом я  не  могу  судить,  но  свиные котлеты и разварная рыба были превосходны».

Свинья упоминается и в тираде помещика, негодующего на городских чиновников: «Я их знаю всех: это все мошенники,  весь  город  там такой:  мошенник   на   мошеннике   сидит   и   мошенником   погоняет. Все христопродавцы. Один там только и есть порядочный человек:  прокурор;  да  и тот, если сказать правду, свинья». Здесь слово «порядочный» подразумевает порядочность не в его общепринятом смысле, а всего лишь предполагает то, что прокурор -  мошенник в меньшей степени, чем другие чиновники. Собакевич, произнеся «порядочный человек», тут же одумался, отказав прокурору в праве даже на такую сомнительную похвалу и закончил фразу горьким свидетельством: «…и тот, если сказать правду, свинья». Слово «свинья» тем самым поставлено в один ряд со словами «мошенник», «христопродавец». Во время торга с Чичиковым помещик не произносит в адрес гостя слово  «мошенник», но оно повисает в воздухе, когда Собакевич грозит разнести весть о покупке Чичиковым мёртвых душ и вдобавок поясняет, чем эта молва обернётся для гостя: «…такому человеку не будет никакой  доверенности  относительно  контрактов  или  вступления  в какие-нибудь выгодные обязательства».  Для Собакевича Чичиков, показавшийся ему в городе приятным человеком, на поверку оказался мошенником, свиньёй и, стало быть, поставлен в один ряд с городскими чиновниками. Реакция Собакевича на Чичикова оказалась похожа на отзыв помещика о прокуроре.

После бесознательно вырвавшегося у Коробочки сравнения внешнего вида Чичикова  с боровом следует целый рой нелицеприятных, произнесённых или подразумеваемых,  отзывов о главном герое, образующих синонимичный ряд: свинтус, подлец, мошенник, христопродавец, свинья. Завершает этот ряд автор, предлагая «припрячь… подлеца». Автор присоединяется к оценке Ноздрёва, данной помещиком главному герою.  Понятия «подлец» и «свинья» оказываются окончательно приравнены друг к другу. Свинья, пожирающая слабого, беззащитного и безответного цыплёнка точная аллегория, навеянная вдохновившим Чичикова решением ограбить опекунский совет, тот самый совет, что покровительствовал и сиротам, избавляя их от необходимости клянчить у прохожих копейку, и инвалидам, потерявшим здоровье на полях сражений.

Необыкновенно, чуть ли не зеркально выписана сама мизансцена с курятником по одну сторону от окна гостиной и Чичиковым по другую. К сравнению частей этой мизансцены как бы призывают и три маленькие зеркала между окон гостиной. Свинья со своим семейством объявилась в пределах куриного двора, и Чичиков внезапно пожаловал в дом Коробочки, свинья вольготно расположилась среди птиц, и Чичиков отлично переночевал на перине в гостиной помещицы. Миролюбиво настроены птицы к непрошенным гостям, и Коробочка добросердечно отнеслась к приезжему.

Поступок свиньи,  съевшей "мимоходом цыплёнка" - картина из будущего, в котором Чичиков планирует завершить свою аферу и сорвать солидный куш в двести тысяч рублей с пекущегося об обездоленных соотечественниках опекунского совета, заложив в этот совет тысячу мёртвых душ. Там же, за окном гостиной аллегорический петух, вызывающий в памяти картину из прошлого, из биографии нашего героя времён его службы на хлебном местечке. И ещё одна картина за окном гостиной – картина из настоящего, запечатлевшая групповой портрет свиньи со своим семейством, портрет, напоминающий о тепло принятом  коллежском советнике Чичикове каждым из толстых чиновников города N. Своего рода триптих из перечисленных картин привязан к трём составляющим времени, тем самым число три не только в явном, но и в неявном виде включено в подтекст третьей  главы. Напоминания о прошлом, настоящем и будущем Чичикова отыскиваются и внутри гостиной - и тут не обходится без зеркал, за которыми заложены материальные символы, сообщающие об эпизодах его жизни из настоящего, далёкого прошлого и предсказывающие будущее. Не припомнилось Чичикову, глядя на чулок, заложенный за одно из старинных маленьких зеркал, его родственница, старушка «ходившая всякое утро на рынок  и  сушившая  потом  чулки свои у самовара», проживать  к  которой в город отец привёз маленького Павлушу. Не вспомнил он о колоде карт за другим зеркалом, когда услышал рассказ Коробочки о чёрте с длиннющими рогами, приснившимся ей за день до его приезда в наказание за гадание на картах перед сном после молитвы. Спустя изрядное время после отъезда из дома Коробочки не всплыло у него перед глазами письмо за третьим зеркалом, как будто заранее предупреждавшее о предстоящем получении им письма от незнакомки.

Дату визита Чичикова к Коробочке удаётся вычислить, преодолев очередную завесу из грамотно, с умыслом расставленных ошибок, маскирующих эту дату, не пренебрегая, правда, сообщаемыми рассказчиком разнообразными, но косвенными сведениями,  неотъемлемо с этой датой связанными[3]. Тогда-то, после работы над этими «ошибками и промахами» поэмы обнажается скрытый до поры исторический остов «Мёртвых душ», приютивших в своих недрах исчезнувший мир, в котором действовали не «солдаты», разжалованные из «генералов», а сами эти «генералы». Только «очистив» текст от ошибок, увидим подлинную, объёмную фактуру поэмы, под которую подложены грандиозные исторические события. Рассказчик, взяв на себя роль историка предлагаемых в поэме событий, постоянно сверяется с летописями отшумевшей эпохи и перекраивает успешно завершившуюся драму военного времени в печально-комическую драму мирного времени с неопределённым, двусмысленным финалом. Видимый текст выступает как производное от скрытого, от подтекста. В этом подтексте, как предупреждает автор, и следует почуять «в смущённом трепете величавый гром других речей». Действительно, за речами наших героев можно не только расслышать величавый гром речей исторических персонажей, с которых наши герои списаны, но и понять, до какой степени в поэме шаржированы эти исторические персонажи и события, участниками которых они были. Короткая приведённая цитата взята из начала седьмой главы поэмы, открывающейся лирическим отступлением автора, где он созерцает  тех, кто выведен им в первых шести главах на сцену на обозрение читателям. Сначала в этом отступлении автор поёт осанну такому писателю, «который из великого  омута  ежедневно вращающихся образов избрал одни немногие исключения, … возвеличенные образы».  Затем автор, противопоставив себя такому писателю, говорит о себе, дерзнувшем показать «всю  страшную,  потрясающую  тину  мелочей, опутавших нашу жизнь,  всю  глубину  холодных,  раздробленных,  повседневных характеров, которыми кишит наша земная, подчас горькая и скучная  дорога». Автор избегает открытого признания всего лишь в одном, но самом главном: выведенные им повседневные характеры искусно трансформированы из возвеличенных образов. В «Выбранных местах» Гоголь, стараясь прояснить смысл последних строк этого лирического отступления, признаётся в том, что «солдаты» поэмы имеют «генеральскую» родословную. Шекспир не оставил пояснений к «Гамлету»[4], Пушкин скрыл тайну «Евгения Онегина»[5], Гоголь сжалился над своим читателем и, не вдаваясь в детали, иносказательно, но прокомментировал поэму. Много упрёков довелось Гоголю услышать за «Выбранные места» от современников, но никто из них даже не попытался воспользоваться подсказкой автора поэмы и доискаться, кто же такие эти «генералы».

Уже одна  выявленная дата - 24 июня[6] – приглашает  сравнить события 1812 года  с описываемыми в поэме. Появление Чичикова в доме помещицы отмечено "странным шипением" стенных часов, шумом, походившим "на то, как бы вся комната наполнилась змеями". За этим тропом не одно лишь предупреждение о гадком визитёре, но и напоминание о непрошенном "визите" в Россию летом 1812 года Наполеона и его полчищ. Эхо прошедшей войны слышно уже в словах Селифана, распекающего чубарого: "У, варвар! Бонапарт ты проклятой!.. ". В прологе главы  обыгрываются эпизоды, непосредственно предшествующие началу войны вплоть до первого контакта противников[7]. Граф Сегюр[8], адъютант Наполеона вспоминает ночь на 24 июня 1812 года:" Как только настала ночь, он (Наполеон - Б.Л.) отправился к реке. Прежде всех ее переехали в лодке несколько саперов. Изумленные, они пристали к русскому берегу и высадились на него без всяких препятствий. Там они нашли мир, война же была только на их стороне. Все было тихо и спокойно в этой чужой стране, которую им рисовали такими мрачными красками!

Однако к ним скоро подъехал простой казачий офицер, командовавший патрулем. Он был один и, казалось, думал, что мир не был нарушен.

По-видимому, он не знал, что перед ним находится вся вооруженная армия Наполеона. Он спросил у этих чужестранцев, кто они такие.

— Французы! — последовал ответ."

След  этого описания: ночной диалог, незваные гости -  проникает в поэму, отзывается в вопросе прислуги, обращённом к одному из путников, у ворот дома Коробочки:"Да кто вы такой? - сказала старуха. - Дворянин, матушка". Другой случай[9] неявной цитаты из воспоминаний современников о наполеоновской эпохе можно встретить во второй главе, когда Манилов и Чичиков, стоя перед дверьми гостиной, упрашивают друг друга пройти вперед:"Наконец оба приятеля вошли в дверь боком и  несколько  притиснули  друг друга". А вот как графиня Шуазель-Гуфье[10] описывает старания императоров Александра и Наполеона в Тильзите, желающих уступить друг другу право войти первым в кабинет для совещаний: "Чтобы прекратить эти церемонные пререкания, Александр сказал: "Так войдёмте вместе". Так как дверь была очень узкая, оба государя принуждены были тесно прижаться друг к другу, чтобы войти одновременно".

Картина мирного курятника, если её поскрести, тоже возвращает читателя к военным событиям летнего дня двенадцатого года. Прежде  напомним, что сравнение поведения животных в курятнике и действующих лиц поэмы помогло за свиньёй со своим семейством разглядеть Чичикова и толстых чиновников. Толстые чиновники и составляют это семейство. Зримый интерес рассказчика к этим героям уже в первой главе вынудил нас подсчитать их число и, проследив за городскими визитами  Павла Ивановича, выяснить, что их, толстых чиновников ровно одиннадцать. Случайность? Как бы не так! В восьмой главе, в эпизоде, где слышны приветствия в адрес появившегося на балу Чичикова, рассказчик ещё раз вынуждает пересчитать их число. Если принять чрезмерное количество - целых девять - почти однообразных приветствий, как особый сигнал для поиска тех, кто, присутствуя на балу, не присоединился к восторженному хору, то легко отыщем два недостающих голоса: губернатора и прокурора. Так рассказчик дублирует сообщение о том, что толстых чиновников именно одиннадцать.

Текст поэмы никакой дополнительной информации о том, откуда и почему явилось это число, не даёт. Но у читателя есть нечто большее, чем такая информация - есть скрытная отсылка к дате 24 июня. За ней не только напоминание о войне двенадцатого года,  но также и напоминание о громадной армии  вторжения, в которую входили кроме армии Франции вооружённые силы ещё одиннадцати государств, находившихся в вассальной или иной зависимости от  Наполеона. Исчерпывающую справку о силах Наполеона приводит Бутурлин[11]. Из неё следует, что в распоряжении Бонапарта были следующие армии: Итальянская, армия Великого герцогства Варшавского, армии Баварская, Саксонская, Вестфальская, Вюртембергская, Баденская, армия княжеств Рейнского союза, Прусский и Австрийский вспомогательные корпусы, Неаполитанская армия.   Позже эти данные об одиннадцати армиях союзников перебрались  в книгу Вальтера Скотта "Жизнь Наполеона Бонапарта императора французов"[12]. Каждый толстый чиновник напоминает об одной из иноземных армий, но  и то верно, что за каждым из них большая или не очень, но тоже армия, состоящая из его подчинённых, желающих, как и их начальник, не зевать на должности, а приобретать. Тоненькие чиновники из их числа, и рассказчик, подытоживая свои наблюдения за тоненькими чиновниками, сообщает: «…их  существование  как-то  слишком  легко, воздушно и совсем ненадежно». Рассказчик нашёл те самые слова, которые в равной мере можно было бы отнести и к судьбам солдат наполеоновской армии. Насколько ненадёжна оказалась их судьба дают представление сухие цифры потерь французов в русской кампании: на территорию России вошла шестисоттысячная армия, а бежало из страны после разгрома всего лишь тридцать тысяч солдат[13].

Бал в начале поэмы и встреча там Чичикова с уже знакомыми ему одиннадцатью толстыми чиновниками, не импровизация Гоголя, а строгое следование историческим фактам: выехав из Парижа 21 мая 1812 года (н.с.), Наполеон сначала прибыл в Дрезден, где владетельные европейские вассалы приветствовали своего повелителя и где  не обошлось без весёлых и пышных торжеств[14], и лишь затем отбыл к своим войскам на берега Немана.

В аллегории Россия сужена до размеров небольшого дворика, курятника, поэтому и о российском народе сказано эзоповским языком: "Индейкам и курам не было числа".  Семейство свиньи было встречено миром в курином дворике, но именно так и Сегюр описывает впечатление от первых шагов французов  в чужой стране.

Очень точно подмечено в третьей главе: "свинья со своим семейством". Кампания двенадцатого года  была для Наполеона в значительной степени делом семейственным: неаполитанский король Мюрат, женатый на младшей сестре Наполеона Каролине, приходился ему зятем, вице-король Италии Евгений Богарне -пасынком, император Австрии Франц Иосиф Карл - тестем. Брат Наполеона - Жером - был королём Вестфалии и шурином короля Вюртембергского. Родственные отношения связывали Наполеона и с королём Баварии Максимиллианом-Иосифом, чья дочь сочеталась браком с Евгением Богарне. Рейнские княжества возглавлял сам Наполеон.

Утром в гостиной "окинувши взглядом комнату, он (Чичиков-Б.Л.) теперь заметил,  что на картинах не все были птицы: между ними висел портрет Кутузова и  писанный масляными красками какой-то старик с  красными  обшлагами  на  мундире,  как нашивали при Павле Петровиче". Фразу можно понимать либо так, что ночью Чичиков принял портреты за картины с птицами, либо допустить, что портреты, ввиду их небольших размеров, он не заметил. Первое предположение легко опровергнуть: ночью он хорошо разглядел при зажжённой свече "как на крыльцо вышла опять какая-то женщина, помоложе прежней,  но  очень  на  нее  похожая". Отличие даже очень похожих друг на друга женщин Чичиков хорошо уловил, поэтому принять картины с птицами за ничего с ними общего не имеющими изображения людей он никак не мог. Никак не могли послужить Чичикову помехой размеры портретов, чтобы разглядеть, кто изображён на них. Проследим за взглядом Чичикова, заметившим " между окон старинные маленькие зеркала  с  темными  рамками  в  виде  свернувшихся листьев". Маленькие зеркала не ускользают от его взгляда, хотя и расположены между бесспорно бо'льшими их по размеру окнами. Мало этого: за каждым из маленьких зеркал он замечает предметы заведомо значительно меньшие, чем портреты: старую колоду карт, письмо, чулок. Из сказанного следует, что версия, навязываемая рассказчиком, с незамеченными Чичиковым ночью портретами выглядит подозрительной. Намерение рассказчика -  убедить  нас в том, что ночью Чичиков видит только картины с птицами, портреты же попадают ему на глаза значительно позже, утром. Чтобы эта странная прихоть рассказчика выглядела хоть сколько-нибудь вразумительно, он, поведав о картинах с какими-то птицами, попавшими в поле зрения гостя, доверительно сообщает о напавшей на гостя сонливости:"... невмочь было ничего более заметить. Он чувствовал, что  глаза  его  липнули, как будто их кто-нибудь вымазал медом". Мол, что же укорять сонного Чичикова, если он что-то и не углядел. Чему же верить: слову рассказчика или здравому смыслу? Прежде чем выносить суждение, вспомним, как рассказчик описывает  последовательность длившихся несколько минут событий, после того как прислуга отперла ворота, и Чичиков, чуть погодя,  очутился в гостиной.  Сначала узнаём, что "бричка, въехавши  на двор, остановилась перед небольшим домиком". Понятно, что она затем и остановилась перед домиком, чтобы Чичиков мог её покинуть. После остановки брички можно было разглядеть лужу перед домом, услышать, как дождь стучал по крыше и как псы заливались на все голоса. А что же Чичиков, сидевший в бричке? "... промокший и озябший герой  наш  ни  о  чем  не думал, как только о постели".  И это первая констатация рассказчика о состоянии Чичикова, нашедшего на ночь пристанище. Через две-три минуты, когда он появится в гостиной, рассказчик усилит это своё утверждение, известив, что у Чичикова липнули глаза. Но это через две-три минуты. А сейчас, вслед за описанием того, что происходило после остановки брички, мы с изумлением читаем:"Не успела бричка совершенно  остановиться,  как он уже соскочил на крыльцо, пошатнулся и чуть  не  упал". Как это не успела остановиться?! Она уже остановилась , мы же только что прочли об этом. Что это вдруг рассказчик, отрекомендовавшийся историком предлагаемых событий, откровенно нарушил поступательный во времени ход повествования и, можно сказать, повернул историю вспять. Да как! Чичиков, мечтающий о постели, с липнущими глазами, в этой новой версии рассказчика не ждёт остановки брички, как это бессознательно делает сонный человек, мечтающий о постели, а выскакивает из неё на ходу. Действия, совершаемые Чичиковым, опровергают словесные заверения рассказчика о напавшей на нашего героя сонливости, а то, что Чичиков собран и внимателен подтверждает и другое его неординарное наблюдение, невозможное для засыпающего человека: он заметил различие между двумя похожими друг на друга женщинами, встретившими его во дворе дома Коробочки, и это при том, что иначе, как мельком в скоротечной сцене въезда во двор у него не было возможности их разглядеть.

Читатель, в который раз веря на слово рассказчику, снова попадает в расставленные им сети, послушно соглашаясь с тем, что портреты между картинами с птицами прошли мимо внимания Чичикова. Подобным образом ведёт себя один из персонажей поэмы - Манилов - на слово поверивший Чичикову в законность сделки с мёртвыми душами. Слепая вера в авторитет Чичикова стала залогом успешной аферы главного героя. Эта слепая вера, подменяющая здравый смысл, реалистичный взгляд на происходящее, и есть симптом "мёртвой души" помещика. Участи Манилова не избежать и доверчивому читателю: он тоже, даже в самых вопиющих случаях, готов без критики, забыв о здравом смысле, внимать этой сирене в облике рассказчика. Охотно пеняя героям книги, называя их "мёртвыми душами",  такой читатель не заметит у самого себя симптомов "мёртвой души", не почувствует своего родства с персонажами поэмы.

Что же стоит за хлопотами рассказчика, норовящего искусственно сместить на утро время опознания Чичиковым портрета Кутузова? Точно понимая, что время действия, происходящего в стенах дома Коробочки, в её гостиной, напоминает о дате 24 июня[15], а само действие выписано, как след вторжения Наполеона в Россию, за оппозицией  Чичиков-Кутузов, мало что говорящей читателю, угадываем другую оппозицию -  Наполеон-Кутузов.  Здесь-то и можно возразить - не было Кутузова на российской стороне за Неманом в ночь вторжения французов, не командовал он русскими войсками 24 июня 1812 года. Верно: командование армией Михаил Илларионович принял на себя позже, 29 августа 1812 года, поэтому-то рассказчик и ловчит, придумывает всяческие помехи, которые, якобы, помешали Чичикову разглядеть портрет Кутузова ночью, а вот утром наступившего дня как бы между прочим отмечает, что этот портрет, да ещё портрет какого-то старика наш герой подметил.  Как видим, у рассказчика был мотив "помочь" попавшему в гостиную Чичикову проглядеть этот портрет.

К началу войны с Наполеоном западные границы России обороняли 1-я западная армия во главе с Барклаем-де-Толли, 2-я западная армия во главе с Багратионом и 3-я резервная армия во главе с Тормасовым. Эти полководцы противостояли вражеским войскам или, как в поэме, свинье с её семейством. Похоже, что след, оставленный в поэме этими военачальниками - след не простой, а аллегорический, и след этот - птицы, между которыми висят портреты Кутузова и какого-то старика. Убедиться в правоте этого предположения помогает сцена пробуждения Чичикова: «Солнце сквозь окно блистало ему прямо в глаза, и мухи, которые вчера спали спокойно на стенах и на потолке, все обратились к нему: одна села ему на губу, другая на ухо, третья норовила как бы усесться на самый глаз, ту же, которая имела неосторожность подсесть близко к носовой ноздре, он потянул впросонках в самый нос, что заставило его очень крепко чихнуть». В поведении мух, почему-то дружно, как по команде, переселившихся со стен и потолка гостиной на полное лицо нашего героя, ничего сколько-нибудь случайного, что было бы характерно для этих насекомых, наоборот, они демонстрируют свои несомненные предпочтения, садясь, за одним исключением, на органы чувств Чичикова. Но это бы ещё куда ни шло, так сверх того рассказчик делает акцент на том, что каждая из них, чуть ли не по принципу "чур, моё", занимает строго определённое место на лице Павла Ивановича - губу или нос, или  ухо, или глаз.  Будь действия мух натуральными, а не такими на диво скоординированными, как их изображает рассказчик, они наверняка примостились бы и на полных щеках и на подбородке Чичикова. Тут от подозрений - да подлинные ли это мухи? -  не так-то легко отмахнуться. Ведь так же надуманно было противоестественное поведение целых эскадронов мух, которые, по уверениям непроницаемо ироничного рассказчика, обсыпали лакомые куски рафинада «вовсе не с тем, чтобы есть (!-Б.Л.)». Эта искусственность в поведении  роднит тех и других мух, но под эскадронами мух подразумеваются чиновники, мелькавшие "врознь и кучами"  на балу вокруг Чичикова, а значит и утренние мухи – всё тот же аллегорический их эквивалент.

Приготовление к вечеринке у губернатора. Иллюстрация А.Лаптева

Насекомые, утром осаждающие Чичикова в гостиной, иносказательно напоминают: наш герой и аллегорические мухи – это одна «семья», подобная свинье и её семейству за окном гостиной. В центре каждой аллегорической картины – и в комнате и в курятнике - находится персонаж в окружении тех, кто, так или иначе, схож с ним по духу, в этом состоит смысловая однородность аллегорий. И если портреты Кутузова и какого-то старика висят между картинами с птицами, то эти птицы – действительно, аллегория, скрывающая российских военачальников, соратников главнокомандующего в войне двенадцатого года. Багратион, Барклай-де-Толли, Тормасов, как и другие военачальники, охранявшие рубежи России в момент вторжения Наполеона,  в разное время за успехи на полях сражений ещё до начала этой войны стали кавалерами орденов Чёрного, Красного либо Белого орлов. Остаётся сообразить, какие птицы были изображены на картинах. Осторожная подсказка по этому поводу звучит в словах рассказчика, посвящающего нас в ход торгов  Собакевича и Чичикова в пятой главе: «Багратион с орлиным носом глядел со стены чрезвычайно внимательно на эту покупку».

Все военачальники - и Кутузов, и Барклай-де-Толли, и Багратион, и Тормасов - в разное время оказывались на одном поле брани с Суворовым. В портретной галерее эпохи Павла I Суворов, в преклонные годы запечатлённый в работе Иосифа Крейцингера "Портрет А. В. Суворова в мундире гвардейского Преображенского полка", датированной 1799 годом, действительно, изображён в мундире с красными обшлагами времён Павла Петровича. Напрашивающейся догадке, что на портрете старика между аллегорическими птицами, изображён Суворов рядом с портретом его ученика Кутузова, можно противопоставить известный исторический факт: полководческие пути Суворова и Наполеона  не пересекались.

С Кутузовым Наполеону, продвигавшемуся вглубь России, пришлось в конце концов столкнуться на поле боя, и потому утром Чичиков узнал фельдмаршала на портрете. Но какая связь между Наполеоном и Суворовым, если ни в каких сражениях им никогда не доводилось встречаться и, следовательно, портрету старика, на котором задержался взгляд Чичикова, не место на стене? Здесь рассказчик, превосходно знакомый с событиями недавнего прошлого, отсылает нас к историческим хроникам, свидетельствующим: Наполеон мог оказаться в рядах русских войск, руководимых Суворовым, во времена русско-турецкой кампании.

В 1788 году молодой артиллерийский поручик, Наполеон Бонапарт обращается с письменной просьбой к русскому генералу Ивану Заборовскому[16] (по версии Ростопчина[17] - к генералу Тамаре), прибывшему специально во Флоренцию для вербовки иностранных военнослужащих в русскую армию,  нуждавшуюся в пополнении для проведения боевых операций против Турции. Поручик просит принять его волонтёром с тем же чином, чтобы отправиться на театр военных действий. Согласно инструкции Заборовскому дозволялось вербовать наёмников, но с понижением на один чин, с чем корсиканец не согласился. Будь инструкция чуть-чуть помягче, и поручик Наполеон Бонапарт воевал бы под началом Суворова, а там, глядишь, и колесо истории проложило бы иную колею. У Чичикова, находящегося в "родстве" с Наполеоном, как видим, были причины "личного характера" не признавать в старике, изображённом на портрете, Суворова.

Курятник с вторгающейся в него свиньёй со своим семейством одномоментно отражает два эпизода из жизни страны: один фиксирует ещё естественную, мирную, довоенную жизнь, которой только-только положен конец внезапным вторжением этого семейства, а другой - уродливую, послевоенную, где торжествует армия чиновников. На языке аллегории сказано насколько путь, избранный из героического прошлого в безрадостное настоящее, оказался ошибочным. Взятое страной неудачное направление движения для автора книги очевидно, но как подступиться к тому, чтобы устранить этот промах? Ошибочно избранный исторический путь  подсказал Гоголю парадоксальный литературный приём для написания книги – приём, основанный на внесении в текст намеренных ошибок. Поэма, нашпигованная заведомым вздором, должна была научить читателей разных сословий видеть и исправлять ошибки пусть для начала только в книге, но работа над книжными ошибками могла бы дать пищу и для более серьёзных размышлений об окружающей жизни.  В том, что это случится, у Гоголя полной уверенности не было, но идея такой книги, судя по результату, его увлекла. Насколько горячо он переживал о том, будет ли он понят своими современниками, позволяет почувствовать достаточно пессимистический фрагмент из десятой главы, посвящённый поэме: «…не зря, что небесным  огнем  исчерчена сия  летопись,  что  кричит  в  ней  каждая  буква,  что  отвсюду  устремлен пронзительный перст на него же, на него, на текущее  поколение;  но  смеется текущее поколение и самонадеянно, гордо начинает ряд новых заблуждений,  над которыми также потом посмеются потомки». «Исчерчивать» по Далю – покрывать лист чертежом. Чертёж, да ещё исполненный небесным огнём, штука такая, которую каждому следовало бы научиться читать, но до этого, по мнению классика, пока безнадёжно далеко. Гоголь не ошибся, текущее поколение кричащих букв  его летописи не разглядело.

Выполненная в манере гротеска моментальная съёмка событий 24 июня 1812 года запечатлела важную деталь, о которой напоминают индейский петух и вступивший с ним в разговор Чичиков. Император Александр I, пребывавший в этот день в Вильне, тогда же получает от министра полиции Балашова известие о переправе Наполеона через Неман, вступлении его в пространство России и направляет с министром письмо французскому императору с предложением мира, но получает дерзкий, оскорбительный отказ. Шарж на этот эпизод запечатлел индейского, то есть иностранного происхождения, петуха, что соответствовало иностранным корням Александра I. Рассказчик, чтобы создать иллюзию единого пространства, объединяющего гостиную, где переночевал гость, и курятник, отмечает, что окно, к которому снаружи подошёл индейский петух "было очень близко от земли", а Чичиков, находящийся внутри гостиной, прекрасно слышит, как тот "заболтал ему что-то вдруг и весьма скоро на своем странном языке, вероятно "желаю здравствовать", и вступает с индейским петухом в разговор, сказав ему "дурака". Окно, близкое к земле, короткий диалог персонажей этой сцены как бы устраняют преграду между гостиной и курятником. Из слов рассказчика читатель узнаёт, что Чичиков, скинувший с себя ночью грязную одежду, поутру одевается в вычищенное и высушенное платье, подходит к зеркалу у окна, чтобы посмотреть, как он выглядит в приведённой в порядок одежде, и тут, во второй раз за утро чихает. Рассказчик оказывается в затруднении, желая как-то передать смысл болтовни индейского петуха, подошедшего к окну в момент, когда Чичиков чихает, разглядывая себя в зеркале: то ли петух реагирует на громкое чихание нашего героя, то ли отмечает, как Чичиков смотрится в вычищенной одежде. Выбирая между похвалой чичковскому одеянию, например, "хорошая одежда" и пожеланиями здоровья, которые могли бы равно звучать и как "будьте здоровы", и как "хорошего самочувствия", и как "желаю здравствовать", рассказчик с известной долей неуверенности в правильности сделанного выбора ("вероятно" (!-Б.Л.))  останавливается на формуле "желаю здравствовать". За некоторыми колебаниями рассказчика можно уловить намёк читателю внести свою лепту в толкование смысла болтовни индейского петуха, исходя из описываемых действий Чичикова перед зеркалом.

Александр написал письмо Наполеону на французском языке, поэтому небесполезно прислушаться к звучанию на французском же уместных, но предположительных формул, от которых , выбирая что-то одно, вынужден отказаться рассказчик. "Хорошая одежда" по французски звучит как "bonne porter", но это же словосочетание может быть переведено на русский язык и как "хорошего самочувствия". Самое же главное - почувствовать, услышать в словах "bonne porter" их созвучие фамилии французского императора - Бонапарта. Вот эта тщательно укрытая фамилия, догадаться о которой можно только вникая в причину заминки рассказчика, взявшегося по своему разумению переводить с птичьего языка на русский, подтверждает, что перед нами напоминающий Александра I аллегорический индейский петух, вписанный в картину, карикатурно повторяющую эпизод из начального периода вторжения Наполеона в 1812 году. Созвучие вариаций, но не фамилии, а имени французского императора рассматривалось прежде в статье[18].

Унизительный по содержанию и по тону ответ Наполеона передан короткой репликой Чичикова, который «сказал дурака» подошедшей к окну птице. Род занятий министра полиции Балашова обязывал его прислушиваться к толкам по различным вопросам в обществе - и петух в курятнике «расхаживал…, поворачивая голову набок и как будто к чему-то прислушиваясь». Отражена и миссия посредника между двумя императорами: у окна подошедший к гостиной индейский петух, неподалёку, очутившиеся в курином дворике, свинья со своим семейством, петух не тут и не там, а где-то между ними, промеж индеек и кур.

Главный полицейский России Балашов - ещё один "генерал", который разжалован в "солдаты", предварительно, правда, напомнив о себе в роли аллегорического петуха из курятника Коробочки. "Солдат", о сходстве которого со своим прототипом - министром - идёт речь - это, конечно же, полицеймейстер Алексей Иванович. Рассказчик сам и разглашает об этом сходстве, остановившись на важной подробности из военного прошлого Алексея Ивановича:"Полицеймейстер, который служил в кампанию 12 года и лично видел Наполеона, не мог тоже не сознаться, что ростом он никак не будет выше Чичикова и что складом своей фигуры Наполеон тоже, нельзя сказать, чтобы слишком толст, однако ж и не так чтобы тонок".

Поэма испещрена следами исторических событий, но особую роль Гоголь отводит следам количественных атрибутов, зафиксированных хрониками. Сюда относятся указание точного суточного времени вторжения Чичикова к Коробочке/Наполеона в Россию - два часа ночи в хрониках и в поэме; количество толстых чиновников в городе N/количество европейских армий, помимо французской, участвовавших в военных действиях - одиннадцать; длительность загородной поездки Чичикова /временного выезда Наполеона за пределы Москвы (в Петровский дворец) из-за пожара в городе - три дня[19]; количество дней, проведённых Чичиковым в городе N/Наполеоном в Москве - тридцать шесть. Вот в какой последовательности распределены Гоголем эти тридцать шесть дней: первый день - Чичиков въезжает в гостиницу и отправляется посмотреть город, одиннадцать последующих дней - посещает городских сановников, три дня Чичиков объезжает за городом помещиков, ещё двадцать один день - время от возвращения Чичикова в город до срочного убытия из него. Ничто не мешало Гоголю любым другим способом распорядиться раскладкой этих тридцати шести дней, проведённых Чичиковым в городе N, но нет  - строго так и строго в такой последовательности. Если пара пустяков желающему отыскать в поэме значения первого, третьего и четвёртого слагаемых, и рассказчик не чинит в этом препятствий, то от помощи  охотнику выудить без труда число одиннадцать - второе слагаемое - он явно старается увильнуть, о чём, пустившись перечислять тех, кого навестил в городе Чичиков, вдруг намекает игривой паузой и последующей жалобой на плохую память:"...  жаль, что несколько трудно упомнить всех сильных мира сего". Жалуясь на память, рассказчик явно кривит душой: на балу, отчитываясь о поездках главного героя в прежние (!) времена по различным российским губерниям, он без запинки, проявляя феноменальную памятливость, которой некогда поражал своё окружение прототип Чичикова, выпалил около сорока имён собственных, а сверх того точно указал степень родства полутора десятков упоминаемых им лиц. Раз так, то у читателя возникают обоснованные сомнения в искренности жалобы рассказчика на забывчивость, что побуждает проверить не морочит ли он голову, отказываясь припомнить все городские визиты Чичикова в нынешней истории, о которой взялся повествовать.

Без тщательного учёта каждого из слагаемых, образующих тридцать шесть дней поездки Чичикова в город N, теряем одно из важнейших свидетельств, подтверждающих связь литературного персонажа с его историческим прототипом. Выпишем эту сумму, в которой точно определено  значение каждого слагаемого и точно указано, в каком порядке эти слагаемые следуют друг за другом: 1+11+3+21. Этот искусственный, сознательно заданный рассказчиком ряд предлагает читателю произвести арифметический подсчёт суммы для уточнения срока пребывания нашего героя в городе N. Выполняя подсчёт, получим промежуточные результаты, которые вместе с последним слагаемым образуют цепочку следов дат, роковых для его прототипа: 12; 15; 21.  Роль числа, даты у Гоголя ранее была подчёркнута в работе[20]. Да и сам писатель не скрывал свою склонность вглядываться в числа, даты, цифры каким-либо образом привязанные к жизни исторического персонажа, манипулировать ими. В письме Шевырёву[21] Гоголь однажды написал:"Анализ над душой человека таким образом, каким его не производят другие люди, был причиной того, что я встретился со Христом, изумясь в нем прежде мудрости человеческой и неслыханному дотоле знанью души, а потом уже поклонясь божеству его. Экзальтации у меня нет, скорей арифметический расчет; складываю просто, не горячась и не торопясь, цифры, и выходят сами собою суммы". Важное признание: гоголевский анализ над душой включает арифметические процедуры с цифрами и размышления над полученными суммами.

Первый след напоминает о годе начала Отечественной войны, второй - о ссылке Наполеона на остров св. Елены, реминисценции на эту тему встречаем в седьмой и десятой главах, третий - напоминает о годе смерти Наполеона, но к 1821 году относятся и события в поэме. В этом ряду следов исторических дат отсутствует след ещё одного замечательного события - взятия Парижа русскими войсками во главе с императором Александром I в 1814 году. След этого года - 14 - отыскивается во второй главе ("В  его  кабинете  всегда лежала какая-то книжка,  заложенная  закладкою  на  четырнадцатой  странице, которую он постоянно читал уже  два  года."), именно так номер страницы истолкован в работе[22]. Внимание авторов этой статьи привлекла ошибка, замеченная ими в приведённой цитате и заключающаяся в том, что "в реальности книга может быть заложена только на развороте двух страниц".

Все эти сведения, подобно гвоздям, намертво приколачивают текст поэмы к её историческому подтексту, вне которого тщетно искать связное объяснение всех важнейших событий, описываемых в ней. Нет шансов проникнуть в подтекст, если  беспечно, не вникая в суть прочитанного, подобно Петрушке, внимать рассказчику. Только мысленно соучаствуя в каждом  излагаемом рассказчиком действии, можно увидеть, где и как он норовит подменить естественный ход событий надуманным, невообразимым для тех "кто жил и видел свет". Маршрут от текста к подтексту лежит через нагромождения оплошностей и упущений, одолев которые читатель, по замыслу сочинителя, должен расстаться с привычной доверчивостью к услышанному от "всезнающего" и в этом чем-то похожего на Чичикова рассказчика, проникнуться здоровым скептицизмом к его словам, научиться отличать в них правду от неправды, вымысла, тем самым изживая в себе симптом "мёртвой души". Такая внутренняя работа вынудила бы мысленно полемизировать с рассказчиком, искать и находить доказательства его плутовства и манипуляций, докапываться до первоисточников, отзвуки которых слышны в поэме. Задуманный Гоголем уровень взаимоотношений читателя и художественного произведения оказался вновинку. Второй подобной книги, ставшей кладезем литературных загадок и головоломок, предъявленных в форме намеренных ошибок и промахов, не сыскать и по сей день. Только преодолев эту преграду  из загадок и головоломок, можно увидеть скрытую за ней тайну поэмы - её подтекст, манёвр же в обход этой преграды приводит всего лишь к очередной версии тайны, но не к подлинной тайне поэмы.

Аккуратно замуровав в тексте произведения ошибки и промахи, что было в русской литературе приёмом доселе неведомым и потому незамеченным читателями, Гоголь, спустя годы после первого издания произведения, решает,  прикрываясь сочинённым им предлогом "явного незнанья многих предметов"[23], привлечь внимание к этому приёму, пронизывающему произведение от начала до конца. Выглядело это довольно неожиданно. Как снег на голову, на читателя в предисловии второго издания обрушивается сенсационная новость о несуразностях, заполонивших текст поэмы. Эту же, важнейшую для писателя тему ошибок и промахов он настойчиво муссирует в "Выбранных местах" в первом же (!) из четырёх писем по поводу "Мёртвых душ", она оказывается  единственно общей в публицистическом сочинении и в новом издании поэмы. Чтобы повторяющийся в издаваемых книгах разговор об оплошностях сильнее бросался в глаза, Гоголь настаивает на их одновременном выходе в свет (см. письма Гоголя из Швальбаха Шевырёву от 26 июля 1846 года и Плетнёву от 30 июля 1846 года). Вызывающее признание писателя ("на всякой странице (поэмы-Б.Л.) есть что поправить"), которым он в обоих случаях наводит резкий фокус на тему оплошностей в поэме, было, однако, воспринято, как эпатаж публики, и никто всерьёз к словам Гоголя не отнёсся. В самом деле, между двумя изданиями поэмы утекло без малого пять лет, писателю, намекающему на тьму-тьмущую ошибок в книге самому бы за столь длительный срок всё исправить и выпустить её во второй раз в обновлённом виде. А как всё выглядело в действительности? В новом издании по сравнению с прежним сам писатель и буковки не поправил, предложив к чтению хорошо всем знакомый текст, поэтому все разговоры о  несуразностях в поэме сильно походили на шутку. Основания для подобных предположений давал сам Гоголь, произнеся в четвёртом письме по поводу "Мёртвых душ" берущее за душу признание о том, как он подходит к своему писательству:"А потому и образ действий моих должен быть прочен, и сочинять я должен прочно. Мне незачем торопиться; пусть их торопятся другие! Жгу, когда нужно жечь, и, верно, поступаю как нужно". Кто же после таких слов поверил бы в самооговор писателя о его якобы писательской некомпетентности. Напротив, четвёртое письмо свидетельствовало о заведомом отсутствии каких-либо ошибок в поэме, иначе бы писатель сжёг своё творение . Догадка или подозрение о том, что ошибки есть, и  из них чуть ли не сплошь соткана ткань поэмы, что эти ошибки просочились в неё не по недосмотру, а вписаны умышленно - такая парадоксальная мысль никому даже в голову не пришла. Уж на что Белинский[24] ядовито отозвался на предисловие Гоголя, но и он проигнорировал горячие призывы писателя уличить его в допущенных промахах.

Только в начале двадцатого века заговорили о странностях в поэме[25], но в найденных ошибках не увидели проявления литературного приёма и отнесли их на счёт неосведомлённости писателя, всерьёз, например, полагая, что Гоголь по незнанию российской действительности облачает в тёплое время года своего героя в шинель на больших медведях, и это в книге, которая семь лет писалась и переписывалась писателем и многократно читалась им перед друзьями и знакомыми. Судьбы поисков множества ошибок и промахов поэмы и её тайны сложились за более чем полтораста лет со дня выхода поэмы по разному. Тайн нашлось преизрядное количество, ошибок и промахов, напротив, отыскалось немного, при этом найденные тайны никак не соотносились с ошибками и промахами поэмы,  жили своей отдельной жизнью.  Это означало, что составляющий тайну поэмы её подтекст, путь к которому пролегал через разбор рассыпанных тут и там по страницам книги ошибок и промахов, так и не был обнаружен.

Только исторический подтекст позволяет объяснить внезапную перемену в поведении Чичикова, прослеженную автором в одиннадцатой главе, и тем образом действий Павла Ивановича, с которым нас знакомит рассказчик уже в первой главе. Сравним: практичный юный Павлуша, приступая к любому делу, обещающему барыш, с завидным упорством доводит его до конца. " Два  месяца  он провозился у себя на квартире без  отдыха  около  мыши,  которую  засадил  в маленькую  деревянную  клеточку,  и  добился  наконец  до  того,  что   мышь становилась на задние лапки, ложилась и вставала по приказу, и продал  потом ее тоже очень выгодно". После смерти отца " Чичиков продал тут же ветхий дворишко с ничтожной землицей за тысячу рублей". И далее у него дело на первом месте:" Вышед из училища, он не  хотел  даже  отдохнуть:  так сильно было у него желанье скорее приняться за дело  и  службу". Его главный девиз, даже после неудач - "нужно дело делать". Промедление не свойствено нашему герою и, приняв решение, Чичиков с жаром исполняет его:" Теперь же решился он во что бы то ни стало добраться до таможни, и добрался. За службу свою  принялся  он  с  ревностью необыкновенною.  Казалось,  сама  судьба  определила  ему  быть   таможенным чиновником. Подобной расторопности, проницательности и прозорливости было не только не видано, но даже не слыхано. В три-четыре недели он уже  так  набил руку в таможенном деле, что знал решительно все". Вот важные штрихи к портрету главного героя,  на которые автор обращает внимание, проследив за тем, как с юных лет приумножалась полтина меди, полученная маленьким Чичиковым от отца - целеустремлён,  энергичен, решителен, дело на первом месте. А какого Чичикова выводит нам рассказчик в первой главе? Его не узнать, словно нашего героя подменили: он вдруг променял дело на безделье. На балу у губернатора во второй день пребывания в городе Чичиков получает любезные приглашения от Манилова и Собакевича навестить их  и тянет с деловым(!) визитом к ним целых одиннадцать дней, предпочтя загородной поездке приглашения к лицам совершенно второстепенным для задуманного дела, например, к городскому архитектору, почтмейстеру, начальнику над казёнными фабриками, и ради чего -  ради бостончика, обеда или чашечки чая. Между тем, при совершении крепостей в гражданской палате присутствовало только трое толстых чиновника, да и те как свидетели: председатель палаты, прокурор и инспектор врачебной управы.  Не будь так настойчив Собакевич, прокурора и инспектора врачебной управы вполне могли заменить рядовые палатские чиновники, а это означает, что в важнейшей процедуре окончательного оформления бумаг на купленных крестьян роль толстых чиновников абсолютно второстепенна. Поэтому невообразимое число  городских визитов Чичикова, смысл которых к тому же рассказчик отказывается разъяснять, кажется искусственным, намеренно преувеличенным и не просто преувеличенным, но сознательно доведённым до числа персон в этом списке равном одиннадцати. Если это так, и рассказчик, действительно, водит читателя за нос, то в тексте должен присутствовать знак, кричащий о том, что число одиннадцать нарочитое, деланное. Что ж, просмотрим список городских сановников, которых навестил Чичиков, ещё раз, подозревая, что в списке что-то неладно. И вот он - тот, кого рассказчик "незаконно", под сурдинку впихнул в этот список - откупщик, тот самый, которого  Ноздрёв припомнил, разговаривая с хозяином винной лавки Пономарёвым:"Вы... с нашим откупщиком первые мошенники". Как же так? Откупщик - лицо частное, на жалованьи у казны не состоит, а наоборот - платит в казну серьёзные налоги (откуп), чтобы иметь право торговать вином, чинов ему никаких не положено, а рассказчик помещает его за здорово живёшь среди персон, заявленных как городские сановники.  Чтобы и сомнений не возникло о чиновничьем статусе откупщика рассказчик как бы невзначай извещает  читателя, что "губернатор сделал ему (Чичикову-Б.Л.) приглашение пожаловать к нему того же дня на домашнюю  вечеринку,  прочие  чиновники  тоже,  с  своей стороны, кто на обед, кто на бостончик, кто на чашку чаю". Сие означает, что все оставшиеся в списке, включая откупщика, отнесены к прочим чиновникам. Одно из мероприятий, на которое приглашён Чичиков прочими чиновниками - это обед. Смотрим, у кого из прочих чиновников Чичиков принял участие в застолье:"... был...  на  большом  обеде  у  откупщика,  на  небольшом  обеде  у прокурора, который, впрочем, стоил большого; на закуске после обедни, данной городским главою, которая тоже стоила  обеда". Этим обедом откупщик окончательно включён  в число прочих чиновников. Представив откупщика чиновником, рассказчик расписывется в том, что список чиновников им искусственно раздут, чтобы и до одиннадцати довести число визитов Чичикова, и подсказать, что над причиной этой блажи рассказчика читателю не помешает поломать голову. Современники Гоголя могли поймать рассказчика на намеренном обмане и без анализа текста поэмы простой ссылкой на указ Александра I от 2 апреля 1817 года, отменявший институт винных откупов[26], из чего следует: в 1821 году, когда Чичиков въехал в город N, никаких откупщиков на российских просторах не существовало. Появились они вновь в 1826 году в царствование Николая I.  Природа подстрекательской оплошности рассказчика совсем непростая: вынудить читателя пересчитать количество толстых чиновников и выяснить, что их одиннадцать, заподозрить Чичикова в избыточности нанесённых им визитов к чиновникам в поэме (опять одиннадцать), убедиться, что уйдя с головой в эти визиты, Чичиков совершает непостижимую проволочку с намеченным предприятием. Теперь припомним, что проволочка эта не единственная: после бала у губернатора, когда Ноздрёв разоблачил аферу Чичикова, Павлу Ивановичу следовало бы бежать без оглядки из города, а он медлит и медлит, доведя положение своё в городе до критического, когда не бежать уже было невозможно. Выше было показано, что подтекстом к списку из одиннадцати чиновников служит другой список - из одиннадцати армий европейских вассалов, присоединившихся к армии Наполеона. Такой же исторический подтекст имеют и проволочки Чичикова, дело которого  затормозилось, как только он оказался в городе N. Фон, на котором  эти проволочки происходят, стремительно меняется : сначала феерический успех главного героя вплоть до откровений Ноздрёва на балу, а вслед, в одночасье у него заколодило удачу.  Успех, о котором повествует рассказчик, впечатляет: безвестный коллежский советник Чичиков, въезжает в город N, за каких-то одиннадцать дней покоряет светское общество города, а вскоре на балу у губернатора после оформления бумаг в гражданской палате его чествуют гости бала, заподозрившие в приезжем миллионщика. Конец везенью положили слухи о предприятии Чичикова, поползшие по городу сразу после состоявшегося триумфа.  "Как вихорь взметнулся дотоле, казалось, дремавший город!... На улицах показались  крытые  дрожки,  неведомые  линейки, дребезжалки, колесосвистки - и заварилась каша".  Несложно разглядеть излагаемый рассказчиком порядок событий, случившихся в городе N: прежде следует триумф главного героя, затем, уже после триумфа в городе всё приходит в движение, заваривается невообразимая каша вперемешку со слухами. Вскоре Чичикову отказывают от дома первые сановники города. Историческое действо, о котором ни на минуту не забывает рассказчик и которое он подвергает инверсии, разворачивалось в обратном порядке. Сначала до Москвы докатываются слухи о сдаче Смоленска. Вот как писал об этом Глинка[27]:"Весть о занятии Смоленска Наполеоном, оставленного русскими войсками в пожарном пламени и в дымящихся развалинах, эта весть огромила Москву. Раздался по улицам и площадям гробовой голос жителей: "Отворены ворота в Москве!" Началось переселение из городов, уездов, из сел и деревень". И далее у него же:" Каждый день по улицам во все заставы, кроме Смоленской или Драгомиловской, тянулись вереницы карет, колясок, повозок, кибиток и нагруженных телег". Другой мемуарист, Сегюр[28] свидетельствует о событии, состоявшимся по времени после повального выезда жителей из города. Картина триумфа прототипа Чичикова - Наполеона - в изложении Сегюра,  запечатлевшего своего императора у порога Москвы, когда тот взирал на город с высоты Поклонной горы, выглядит так:"Он (Наполеон-Б.Л.) остановился в восторге, и у него вырвалось восклицание радости.... Все они (маршалы-Б.Л.) толпились около императора, отдавая дань его счастью... . Его первый возглас был:

— Вот он, наконец, этот знаменитый город! А второй:
— Давно пора

В его глазах, устремленных на столицу, выражалось только нетерпение. В ней он видел всю русскую империю. В ее стенах заключались все его надежды на мир, на уплату военных издержек, на бессмертную славу!

Поэтому его взоры с жадностью были прикованы к воротам. Когда же, наконец, откроются эти двери? Когда же увидит он, наконец, депутацию, которая должна явиться, чтобы повергнуть к его стопам город со всем его богатством, населением, с его управлением и наиболее знатным дворянством?". Хроники свидетельствуют: сначала слухи, заполнившие Москву и покидающие город всевозможные экипажи, затем состоявшийся невероятный успех  Наполеона. В этот миг, миг величайшего триумфа Наполеона начался стремительный закат его звезды. Москва оказалась пустой, её население бежало из города, никакой депутации не было и в помине, а на следующий день в Москве заполыхали пожары, о мире, недавно презрительно им отвергнутом, теперь можно было только мечтать. Вальтер Скотт в книге "Жизнь Наполеона Бонапарта"[29] пишет, что прекратился подвоз продуктов в опустевший город, а пожар уничтожил большую часть хранившегося в городе продовольствия. Пути к отступлению из Москвы в западном направлении были крайне невыгодны: походу на Санкт-Петербург препятствовало приближение зимы, плохие дороги, недостаток продовольствия, состояние армии; поход через плодородную Калужскую губернию был чреват сражением с главными силами русской армии, исход которого после Бородина был непредсказуем; старая Смоленская дорога тоже не годилась для отступления, ибо сёла и деревни, прилегавшие к этой дороге, уже были разорены Наполеоном во время похода на Москву. Эти причины вынудили Наполеона окольными путями, как спасения, искать мира с императором Александром, однако все три попытки договориться с русским царём, чтобы с миром вернуться восвояси, провалились. Александр ясно показал Наполеону на дверь, отказавшись вступать с ним в какие бы то ни было переговоры через подсылаемых  Наполеоном посредников.  Время,  потраченное Наполеоном в ожидании ответа, фатально, на длительный срок затянуло его пребывание в сгоревшем городе. Проволочки обернулись для французов бегством из Москвы в самое неблагоприятное время года, в преддверии сильнейших морозов. После занятия Москвы удача отвернулась от Наполеона, но он долгое время, пребывая в сожжённом городе, не желал себе в этом признаться. Как отмечалось в работе[30], у обоих персонажей - исторического и литературного - после триумфа дела пошли под гору. Но если исторический персонаж, недавний покоритель Европы бежит из Москвы и дело его вскоре рассыпается прахом, то литературный герой, удирающий в страхе из города N, спешит в следующий город, чтобы продолжить своё дело. 

Примечания

1.   Левинов Б.М. "Так и не понятый Чичиков", часть I
2. Левинов Б.М. «Есть ли тайные смыслы в поэме Гоголя «Мёртвые души»?» «Вопросы литературы»,№4,2013, с.151-172
3. См.[2], стр.170
4. Шайтанов И.О. "Шекспир" с.97
5. Козаровецкий В.А. "Тайна Пушкина"; Барков А.Н. "Прогулки с Евгением Онегиным", Тернопiль, 1998
6. См. [2],стр.170
7. См. эту статью,ч.I
8. Сегюр Ф. «Поход в Россию», Записки адъютанта императора Наполеона,/Перевод с франц.Н.Васина, Э.Пименовой.М.:Акц. общество "Универсальная библтотека", 1916. В предисловии виконта Мельхиора де Вогюэ указано, что книга впервые опубликована в 1824 году.
9. Гуминский В.М."Гоголь,Александр I и Наполеон", "Наш современник", №3, 2002
10. Шуазель-Гуфье С. "Исторические мемуары об Императоре Александре и его дворе"
11. Бутурлин Д.П. «История нашествия императора Наполеона на Россию в 1812 году», т.1, с.88, СПб, 1823
12. Вальтер Скотт «Жизнь Наполеона Бонапарта императора  французов», М.,изд. «Эхо», 1995. Т.2, с.89, на русском языке книга вышла в 1832 году
13. Тарле Е.В. "Наполеон", М.:Наука, 1991, с.294.
14. См. [12], с.93
15. См. [2],стр.170
16. Русский биографический словарь: Жабокритский — Зяловский / Изд. под наблюдением председателя Императорского Русского Исторического Общества А. А. Половцова; под ред. Е. С. Шумигорского и М. Г. Курдюмова. — Санкт-Петербург: тип. Гл. упр. уделов, 1897 [2]. — Т. 7. — 588 с., с.133
17. Ф. В. Ростопчин." Правда о пожаре Москвы". пер. с фр. А.Волкова, М.:Университетская типография.  1823,с.37
18. См.[2], с.166
19. См.[13], с. 27
20. Дилакторская О.Г. "Фантастическое в повести Гоголя "Нос", Русская литература, 1984.  № 1. С.153 – 166
21. Гоголь- Шевыреву С. П., 11 февраля н. ст. 1847, ПСС, т.13
22. Л.Ю. Большухин,М.А.Александрова "«...Вскоре после достославного изгнания французов»: эмблема исторического рубежа в поэме Гоголя «Мертвые души», "КРИТИКА И СЕМИОТИКА" 16 / 2012, с.231-240
23. Гоголь Н.В. "Выбранные места из переписки с друзьями", http://www.litmir.me/br/?b=103691&p=63
24. Белинский В.Г. "Похождения Чичикова или мёртвые души" в сб."Н.В.Гоголь в русской критике", Изд. художественной литературы, М.1953,с.216.
25. Манн Ю.В. "Поэтика Гоголя", М. "Художественная литература", 1988,с.267-278
26. Полный собрание законов Российской империи, т.34,с.134, 1817
27. Глинка С.Н."Записки о 1812 годе", СПб., 1836, с.256
28. См.[6]
29. См.[10]
30. См.[2], с.165

© Текст: Б. Левинов