Бывшая начальница Виленского Высшего мариинского училища, Александра Яковлевна Колодкина, была знакома с Иваном Александровичем Гончаровым. Полагая, что для характеристики наших выдающихся писателей важны все сколько-нибудь интересные эпизоды из их жизни и пользуясь любезным разрешением г-жи Колодкиной опубликовать некоторые из ее воспоминаний и напечатать имеющееся у нее письмо И.А.Гончарова, и с ее слов расскажем вкратце историю этого знакомства. Лето 1866-го года, А.Я.Колодкина проводила, вместе со своей сестрой П.Я, в Мариенбаде. Общество русских на водах было не велико. Большею частью это были больные, приехавшие для поправления здоровья. Здоровые, находившиеся при больных, искали развлечений. При таких обстоятельствах люди обыкновенно знакомятся быстро и охотно.К знакомствам побуждало и естественное чувство землячества, пробуждающееся на чужой стороне.
«Однажды, - рассказывает Александра Яковлевна, - мы обедали в ресторан «Stadt Hamburg» за отдельным столиком. Здесь по преимуществу собиралось русское общество. Неподалеку от енас расположилась группа писателей. Среди нах был Гончаров, которого доктора несколько лет уже подряд посылали в Мариенбад. Он посмотрел в нашу сторону.
- Это непременно русские, - сказал Иван Александрович и пожелал с нами познакомиться.
- Позвольте вам представить: Иван Александрович Гончаров, - сказал А.П.Опочинин, подводя к нам писателя.
- Гончарова не нужно представлять… Его все знают, - ответила я.
Он вежливо поклонился, и мы разговорились. С того дня он приходил к нам каждый день.
Конечно, мне приятно было знакомство с писателем, о котором говорила тогда вся Россия».
Гончаров находился тогда, можно сказать, в зените своей известности. Публике уже известны его «Обыкновенная история», «Фрегат Паллада», «Обломов». Нервы Гончарова в то время были расстроены, и доктора посоветовали ему ездить, после лечения в Мариенбаде, в Boulogne-sur-mer.
«Отправляясь туда и прощаясь со мной, - рассказывает А.Я., - он обратился ко мне с такими словами:
- Не напишите ли вы мне в Булон несколько строчек. Мне было бы очень приятно получить от вас хоть маленькое письмецо…
Видя в его словах обычную в таких случаях любезность, я, конечно, и не думала писать ему.
После шестинедельного пребывания в Мариенбаде я со своими родными переехала в Париж. В одну из тоскливых минут, какие часто находили на нас в дурную погоду, в большом, чуждом нам городе, мне пришло в голову: почему и не написать Ивану Александровичу? К этому побуждала меня и моя сестра.
Хотя, по тогдашним понятиям, и не принято было писать молодым девицам письма мужчинам, но Гончаров мог быть исключением, - и я написала ему несколько строчек по-французски, самого общего содержания, вроде того, как вы поживаете? весело ли проводите время? как здоровье? и пр. При этом прибавила, что вспоминаю разговоры и интересные прогулки с ним… Иван Александрович через несколько дней ответил мне следующим письмом.
‘Boulogne-sur-mer,
Hôtel da Petit Pavillon.
«Перед отъездом моим из Парижа[1], Александра Яковлевна, Вы отняли у меня суровым отказом всякую надежду получить от вас строчку: можете себе представить, как приятен мне был неожиданный сюрприз, сделанный Вашим милым письмом. Только Вы приписываете ему не ту главную заслугу, какую оно имеет: искренность[2]. До искренности ещё не дошла речь, но я смею надеяться, что речь впереди, т.е., когда Вы, узнав меня несколько короче, сложите с себя этот характер сдержанности и учтивой любезности и замените их действительной искренностью. Но я, поспешаю прибавить, этого ущё не успел заслужить и потому сознаюсь, что Вы не могли написать письма в каком-нибудь другом тоне, как в том, в каком оно написано. Впрочем, самый факт, т.е. присылка письма, дает мне право гордиться, что Вы не забыли меня и что, следовательно, находили не неприятным мое общество. Я желал бы, чтобы по возвращении моём в Париж, Вы нашли бы большое удовольствие в наших прогулках и чтобы вспоминали о них более двух недель потом. Вот видите: Вы немного побаловали меня, и у меня является неумеренная претензия, которую я постараюсь всячески оправдать.
Вы предоставляете мне угадать, почему пишите мне по-французски, а не по-русски. Я бы желал предположить какую-нибудь мелкую и невинную причину, например, нелады с «ъ» и «е» или отвращение к запятым, наконец, наивную боязнь некоторых дам писать литераторам, но такие причины слишком ниже Вас – вы чересчур умны и ложный стыд в незнании запятых Вам не к лицу. Я боюсь другой, горшей причины: французская речь лучше помогает быть любезным в принятых формах, нежели русская, не обязанная быть в то же время искренней, Впрочем, эта причина, при неопределенных, неустановившихся отношениях, законная и почти неизбежная. Я уверен, что после новых, очень немногих прогулок со мною Вы перейдёте на русскую речь.
Русских женщин я считаю лучшими из всех, и не по одному только патриотизму, а и по строгому, долговременному изучению их: язык есть самое живое и чуть ли не единственное выражение национальности. Женщина, постоянно говорящая и пишущая на чужом языке, всегда бы осталась для меня незнакомою, как бы я часть ни видал её.
Вы полагаете, что я здесь попал в вихрь большого света и даже участвую в балах. Большого света здесь нет: англичан много, но из них мало порядочных, а большая часть приезжает или спасаясь от долгов в Англии, или для торговых сделок, или покутить неделю в чужом городе, или, наконец, бегут от английской дороговизны.
В балах я участвую тем, что проклинаю разъезд экипажей всякий раз, когда дается бал в Casino, находящемся против моей отели. Один раз я, увлеченный известным Вам бароном[3], пошел в концерт, в котором участвовала Cariotta Патти, но, прослушав пропетую арию из Верди, ушел не дождавшись другой.
Сегодня особенно сюда наехало множество народа из Англии и из окрестностей Булоня, даже из Парижа.Здесь празднуют нынешний день и совершают громадный крестный ход в честь Notre Dame de Boulogne, причем епископ торжественно благословляет море. В процессии участвуют, как мне сказывали, до восемнадцати епископов и до тысячи девиц (toutes les vierges de Boulogne et des envirous, сказывала мне одна благочестивая душа). А я думаю, что стольких епископов во всей Франции нет. Не знаю, наберётся ли столько девиц в Булони и её окрестностях.
Но как я эту процессию видел раз пять, то я не тороплюсь из своей комнаты, и провожу время гораздо приятнее, т.е. пишу Вам.
Очень жалею, что Вы не написали мне нумера дома, где Вы живете, что необходимо здесь, и потому я посылаю письмо к хозяевам своей парижской отели для доставления Вам.
Между прочим я роюсь в своих тетрадках и по временам прибавляю новую страницу[4]. Если охота не пропадет заниматься, то я быть может останусь здесь лишнюю неделю, хотя чувствую, что от работы, при морских купаниях, делаются приливы крови к голове. Если они не прекратятся, я надеюсь в непродолжительном времени лично поблагодарить Вас за дорогое, милое внимание.
А теперь прошу Вас передать выражение моего почтения Вашей сестрице, поклон племяннице и принять уверение в моей преданности.
И.Гончаров».
В скором времени в Париж приехал и Гончаров. «Мы, - рассказывает А.Я.Колодкина, - целой компанией часто гуляли с Иваном Александровичем по городу, устраивали недалекие загородные прогулки. В театре Гончаров ни разу не был за всё это время. Только раз удалось затащить его на концерт в Елисейские поля, но концерт, по-видимому, не произвел на него никакого впечатления, он зевал и скучал.
Он развлекал нас своими рассказами и шутками, остроумными замечаниями, на которые был большой мастер. Он обладал способностью одним выражением метко охарактеризовать человека и что угодно.
Черты выведенного им Обломова, имеющего, бесспорно, автобиографическое значение, в это время уже заметно сказывались в нём. Он не любил шумных мест, избегал людских сборищ. По бульварам любил гулять только в тех случаях, когда они были малолюдны. Черты обломовщины видны из письма. Подобно своему Илье Ильичу, он «проклинает разъезд экипажей, когда дается бал в Казино, уходит «не дождавшись другой арии из Верди», «живет уединенно, даже перестал --ходить в table d’hote», предпочитает «не трогаться из своей комнаты», предполагает, что у него «пропадет охота заниматься», его «тяготит труд ломать голову над английскими фразами»…
Александра Яковлевна с улыбкой, между прочим, вспоминает о поездке с Гончаровым на ярмарку в Сен-Клу.
«Нам, молодым людям, - рассказывает А.Я., - естественно хотелось поглядеть на людей, потолкаться на ярмарке. Мы сказали о своем намерении Ивану Александровичу и пригласили его. Но он – ни за что…
- И с какой стати вы туда поедете, - начал он нас отговаривать. - Вы, молодые девушки, и вдруг на ярмарку. Чего вы твм не видели?.. Там рабочие, разные сапожники, извозчики…
Мы стояли на своем. Видя наше настойчивое желание ехать, Гончаров решил провожать нас.
- Не могу же я допустить, чтобы вы ехали туда одни. Я буду вашим кавалером… Едем, так и быть, но только ради Бога не пароходом.
После путешествия на «Фрегате Палладе» у Гончарова на всю жизнь явилось отвращение к морским путешествиям, и, вообще, к передвижению водой. Он не скрывал этого отвращения. Мы отправились по железной дороге.
Ярмарка, действительно, оказалась каким-то адом: масса народа, сутолока, беготня, шум,разные возгласы, крики… продавщицы леденцов выкрикивали пронзительно: «Voilà le plaisir». Et les gamias repondaient: «n'en mangez pas, cela fait mourir».
- А что?.. Не говорил я! – ворчал писатель, идя за нами, - Ну, скажите пожалуйста, кто из интеллигентных девиц в наше время ездит на ярмарку?
Недовольство Гончарова усилилось, когда нужно было переходить с поезда на поезд чрез небольшой подъём по ступенькам… К тому же пошел дождь, что уже окончательно испортило настроение Ивана Александровича.
Успокоился он только в вагоне, отвозившем нас обратно в Париж. Усевшись с комфортом в углу вагона, он знал, что теперь его не побеспокоят никакими неожиданностями, шутил по поводу ярмарочных впечатлений и все задавал нам язвительный вопрос – много ли приятных впечатлений мы вынесли из ярмарки?.. а когда мы стали обедать в отеле «de France» Гончаров окончательно развеселился.
- Александра Яковлевна, - обратился он ко мне, - вы такая поклонниц а Пушкина, верно знаете его стихотворение «Ангел»[5]. Скажите…
- Я начала:
В дверях эдема ангел нежный
Главой поникшею сиял,
А демон мрачный и мятежный
Над адской бездною летал
…………………………………………….
- «Прости», - он рек…
- Теперь позвольте, - перебил в этом месте Гончаров и, держа бокал с шампанским, продолжал:
……………Тебя я видел,
И ты не даром мне сиял:
Не все я в мире ненавидел,
Не все я в мире презирал».
Однажды мы гуляли по rue de Rivoli с Иваном Александровичем. Пошел дождь. Нужно было куда-нибудь скрыться.
- Пойдем в Лувр, - предложил Иван Александрович.
Хотя мы бывали в Лувре не однажды, но этот музей не мог наскучить, сколько бы раз его ни посещать. Дошли до комнаты, где на пьедестале высится Венера Милосская. Иван Александрович, хотя и не раз ее видел, пришел в необычайный для него восторг и, глядя на классическую статую, продекламировал:
Цветет божественное тело
Неувядаемой красой…
Ты вся полна пафосской страстью
Ты веешь негою морской,
И вея всеподобной властью
Ты смотришь в вечность пред собой.
Иван Александрович знал наизусть много стихотворений, но декламировал их не особенно охотно. Он был большой эстет, любил все изящное, цветущее, жизнерадостное и, как выражение жизнерадостности, - молодость.
Он особенно часто развивал мысль о том, что молодости дается даром то, к чему, как к окончательному итогу, стремиться наука и искусство… но молодость не умеет ценить своих благ. Эту мысль он закреплял соответствующей выдержкой из «Фауста»:
«Отдай же годы мне златые,
Когда я сам вперед летел,
Когда я песни молодые
Еще свободной грудью пел»…
Он считал Гёте великим сердцеведцем. Из «Фауста» ему особенно нравилось то место, где Мефистофель спрашивает Фауста: - «каких ты желаешь благ?».. А Фауст отвечает: - « Я желаю их всех, потому что желаю молодости»…
Себя Гончаров называл «старцем преклонным, но не благочестивым…» Ему было тогда 54 года.
Прошло лето. В 20-х числах сентября А.Я.Колодкина вместе с Гончаровым возвращалась в Россию.
При выезде из Парижа, - говорит Александра Яковлевна, - знакомые поднесли мне букеты. Один из них был в красивой коробке. «Это все ваши трофеи?..» - заметил Иван Александрович и в свою очередь поднёс мне ананас, который я вложила в коробку. На одной из станций Гончаров принес сигары, дает мне и просит их спрятать. Он в это время много курил. Я вложила сигары в ту же коробку, Через некоторое время Иван Александрович спрашивает, где сигары?
- «В коробке»…
- «Боже мой, что вы сделали?»..
- «А что?…
- «Помилуйте, все мои сигары пропахнут ананасом»…
По дороге останавливались на несколько часов в Кёльне, где осматривали Кёльнский собор, - и, конечно, купили о-де-колону…Более продолжительную остановку сделали в Берлине. Берлин осматривали внимательно, посетили берлинские достопримечательные места.
Были, между прочим, в Крольгартене. «Помнится, - рассказывает по этому поводу Александра Яковлевна, - в Крольгартене какая-то певица пела Норму. Гончаров по этому поводу вспомнил, как его Ольга в «Обломове» пела «Casta Diva»… и как она понимала Норму, «выплакавшую сердце»…
- Ольга - ваш идеал? – спросила я.
- Неудачный , - ответил писатель.
В Петербурге он часто бывал у А.Я.Колодкиной, которая жила тогда в своей семье на углу Большой Итальянской и Екатерининского канала, в доме Енгалычовой.
- «Однажды, придя в мою комнату, - говорит А.Я., - писатель спросил позволения покурить и удивился, что у меня пепельницы нет.
- Я сама не курю, и никто из курящих в мою комнату не допускается, - ответила я шутливо, - но для вас могу сделать исключение…
Писатель поблагодарил за внимание и, придя в следующий раз, принес и оставил у меня на столе небольшую, правильной формы, отшлифованную перламутровую пепельницу. Эту пепельницу он привез из своего путешествия. Другую пепельницу, в виде краба, он подарил моей сестре».
Пепельница, конечно, хранится А.Я.Колодкиной, как дорогая память о писателе. Есть также у неё и «Обломов», поднесённый автором с собственноручной надписью: «Александре Яковлевне Колодкиной на память дороги от Парижа до Петербурга. Сентябрь 1866 г. От автора». Александра Яковлевна вклеила в начальную страницу книги миниатюрный портрет писателя, тоже подаренный ей Гончаровым. Портрет вклеен так, что под ним приходится название книги – «Обломов».
- Разве похож? – спросил Гончаров, увидя книгу.
- Вполне… - ответила Колодкина.
На экземпляре «Фрегат Паллады», поднесенном А.Я.Колодкиной, Гончаров сделал другую надпись: «На память кругосветного путешествия по Парижу, Кёльну, Берлину».
Конечно, Александра Яковлевна в настоящее время не помнит всех разговоров с Гончаровым, бывших сорок лет тому назад, но некоторые его выражения сохранились у нее в памяти.
В то время было известно, что некоторые редакторы предлагали Гончарову по 500 рублей с печатного листа.
- Что же вы не пишете? - спрашивала его Александра Яковлевна.
- А вы полагаете, что писатель – сапожник… получил заказ – и сейчас же скроил…
Говоря о бесспорных преимуществах ума, писатель не без иронии прибавлял всегда со вздохом:
- Конечно, ум… это хорошо… но в ум не поцелуешь…
В Гончарове в это время преобладало, - по воспоминаниям А.Я.Колодкиной, - какое-то особое настроение, котрое можно назвать сентиментально-эгоистическим. Он очень любил посентиментальничать, но его сентиментальность отличалась эгоистическим характером, чего он и не скрывал. Иногда на него, впрочем, находили минуты пессимизма, и тогда он говорил о бренности всего существующего и о неизбежности общего для всех конца.
В следующем, 1867-м году, он опять уехал в Мариенбад. В этом году сестра тоже звала Александру Яковлевну за границу, но судьба распорядилась иначе.
Она приехала погостить к другой своей сестре, М.Я.Кузьминой, в Вильну. Здесь в это время открывалось высшее мариинское женское училище. Попечитель виленского учебного округа искал для этого училища, которое должно было занять выдающееся место в Северо-Западном крае, начальницу. Выбор пал на Александру Яковлевну, молодые годы которой не помешали ей занять эту должность.
Гончаров был очень удивлен, когда узнал о поступлении А.Я.Колодкиной на службу.
- Что её заставило уйти в училище? – спрашивал он сестру Александры Яковлевны, с которой встречался в Петербурге, - Вероятно – большое вознаграждение?..
- Начальница получает всего 500 рублей в год.
Это ещё более удивило Гончарова, Он прислал А.Я.Колодкиной свою карточку, с любезной надписью. Колодкина поблагодарила…
Больше они не встречались.
«Об Иване Александровиче у меня остались самые приятные воспоминания», - так закончила свой рассказ о Гончарове А.Я.Колодкина.
Ф. Кудринский.
- Это неточность: из Мариенбада, а не из Парижа
- Курсив писателя
- Барон Шериваль-Вален.
- И.А. отделывал тогда свой «Обрыв».
- Заметим от себя, что Александра Яковлевна и в настоящее время помнит очень много стихотворений и представляет собою начитанную, наблюдательную и интересную собеседницу.